хотелось пророчествовать о том, что случится со мной, и я уверен, что профессор Стрейберт тоже не захочет подвергать себя такому испытанию. — Затем добавил, подмигнув: — Я нахожу, что профессора недалеко ушли от писателей в своих предсказаниях относительно того, какая из тем переживет свое время. Но дайте им полсотни лет, и они вынесут правильный приговор. — Прежде чем кто-либо из нас успел вставить слово, он заключил: — Правда, через пятьдесят лет на сцену выйдут другие критики, чтобы пересмотреть все предшествующие оценки. Думаю, что я еще увижу возрождение Диккенса, в котором признают одного из подлинно великих, Стрейберт.
— Что ж, может быть, — согласился я.
Передача завершилась в обстановке подлинного дружелюбия, чему немало способствовали заключительные слова женщины-профессора из Брайн Мауер:
— Уважаемые слушатели, вы были свидетелями необычно галантной беседы радикального молодого человека, знающего, куда он идет, и известного писателя старшего поколения, знающего, где он побывал.
— И проницательного профессора, который знает, как заставить нас разговаривать, не хватая друг друга за глотку. Это была честь для меня — находиться сегодня здесь, — заметил я.
Йодер молча улыбнулся в знак согласия своей хитроватой улыбкой.
В конце концов после первого публичного выступления я привлек к себе внимание в стране и познакомился со знаменитым земляком Лукасом Йодером. Но самым неожиданным результатом его стало письмо, пришедшее из Нью-Йорка от женщины, имени которой я никогда не слышал. Оно было от Ивон Мармелл из «Кинетик пресс» и гласило:
«Уважаемый профессор Стрейберт! Как многие другие, я с большим интересом следила за ходом обсуждения лекции, которую вы прочли в Мекленбергском колледже, и пришла к выводу, что вполне разделяю ваши взгляды на сущность романа. Если вам случится быть в Нью-Йорке, я надеюсь встретиться с вами за ленчем и поглубже вникнуть в ваши идеи. Такой обмен мог бы оказаться полезным и для вас. Пожалуйста, позвоните мне».
Я еще не знал тогда, что миссис Мармелл была редактором Йодера, но зато мне хорошо было известно, что «Кинетик пресс» издавало самую разнообразную литературу, начиная с сенсационных современных романов и кончая такими добротными произведениями, как у Лукаса Йодера. Не обходило оно своим вниманием и экспериментальные вещи начинающих авторов. Но мне было неведомо, что оно публиковало также и лучшие критические труды, как в области литературы, так и социологии. Я не знал также, какой интерес могла иметь ко мне миссис Мармелл и что у нас с ней могло быть общего. Но я незамедлительно позвонил ей и, услышав приятный голос, выразил согласие приехать в Нью-Йорк в первый же свободный от преподавания будний день, так как она предупредила:
— В субботу или воскресенье я не стала бы принимать даже Томаса Манна или Марселя Пруста.
Приехав к ней в офис на Медисон-авеню в одну из пятниц февраля и бросив взгляд на начальные этапы знаменитой «Памятки редактора», начертанной на деревянной панели, я поразился жалким тиражам первых четырех книг «Грензлерской серии» Лукаса Йодера:
— Общий объем продаж — 4961 книга. Вы хотите сказать, что при таких показателях издательство продолжало иметь с ним дело?
— Да, — ответила она, — и посмотрите, что произошло с номером пять.
— Кто бы мог подумать, что этот тихий седовласый человек, время от времени мелькающий в нашем студенческом городке, поставит такой рекорд.
— Пятая книга — это мечта каждого редактора. Она появляется, может быть, раз в десять лет. — Сделав широкий взмах правой рукой, она весело продолжила: — Йодер оплатил все это. Он оплатил также и это. — Она постучала себя по груди. — Такие, как он, держат нас на плаву, и вы, влиятельные критики, не должны забывать этого.
Наблюдая за ней в тот момент, когда ее мысли были так же свободны, как и жесты, я видел перед собой уже не первой молодости женщину (она была на несколько лет старше меня), ее дорогая, со вкусом подобранная одежда подчеркивала, что перед вами редактор, а не просто женщина-клерк. Аккуратно подстриженные черные волосы слегка ниспадали на лоб, а сзади едва касались воротника платья. Все в ней говорило о решительной нацеленности на работу и выдавало хорошего специалиста.
— Еще две такие книги, — с чувством произнесла она, показывая на доску, — и меня сочтут гением. Ну а сейчас я просто женщина с острым чувством того, что происходит, что должно произойти и что произойдет. Мой интерес к вам, профессор Стрейберт, обусловлен второй категорией.
Она предложила мне кресло напротив своего заваленного бумагами стола.
— Что такое «вторая категория» и какое я имею к ней отношение? — спросил я.
— Вы не слушали меня, — проворковала она с теплой улыбкой. — Вторая категория — «Что должно произойти». Вы представляетесь мне человеком, который должен написать такую книгу, в каких мы остро нуждаемся. Использовав в качестве исходного пункта свою знаменитую лекцию о том, кто чего стоит, вы должны систематизировать и развить свои представления о том, куда идет американский роман, и о том, куда он должен идти.
— Кто будет читать это?
— Немногие. Но в среде издателей, преподавателей, и писателей к такого рода трудам наблюдается острый интерес и они вызывают постоянные дискуссии. Чтение становится как никогда популярным, ведь телевидение в глазах людей пало так, что дальше некуда. Такие писатели, как Сол Беллоу, Джон Чивер, Джон Апдайк, Джойс Кэрол Оутс, без труда находят читателя, а честный трудяга Лукас Йодер — вы только посмотрите, какую собрал аудиторию.
— Допустим, что такое исследование необходимо. Но подхожу ли я для этого?
— Могу авторитетно заявить вам, что такая необходимость существует. Кроме того, я отвечаю за свои слова, когда предлагаю автору конкретную тему. Я наслышана о вас и ваших идеях и вполне сознательно иду на этот риск, делая вам официальное предложение. Обдумайте его и дайте мне знать, в состоянии ли вы справиться с этой задачей.
— Вы всегда заказываете книги подобным образом? Всем своим авторам? — Эта мысль показалась мне чуть ли не отвратительной, и, наверное, это так явственно отразилась на моем лице, что миссис Мармелл не удержалась и улыбнулась:
— Прозаикам — никогда. Это было бы рискованно и глупо, если, конечно, автор не из тех, кто питается всякими отбросами, которые закладывают ему в голову. У меня нет таких авторов, в противном случае я бы снабжала их темами не раздумывая. Но настоящим писателям я бы никогда не стала предлагать ничего подобного. Я бы даже не осмелилась задать им такой риторический вопрос, как, например: «Думали ли вы когда-нибудь над тем, чтобы написать роман о том, как резко изменилась в наше время манера ухаживания?» И знаете, почему я избегаю подобного? Потому что роман, который выйдет из этого, будет обыкновенным дерьмом.
Меня несколько покоробило ее крепкое выражение, однако я заметил:
— Профессор Девлан говорил почти то же самое: «Роман, написанный по заказу, обречен на то, чтобы быть плохим».
— Но в публицистике, доктор Стрейберт, половина всего, что распродается, и три четверти того, что распродается с большим успехом, написано по подсказке думающих редакторов, которые держат руку на пульсе времени. Не буду утомлять вас своими результатами, но скажу, что они весьма впечатляющие. И я нутром чувствую, что та книга, что сидит у меня в голове и, надеюсь, придет и в вашу, будет иметь значительный успех.
— Но вы только что согласились со мной, что она может не найти большого спроса.
— Ну, это не совсем так. Спрос может быть удовлетворительным и не обязательно большим. А наша с вами задача как раз и заключается в том, чтобы сделать ее настолько притягательной, чтобы спрос оказался раз в десять выше того, который можете представить себе вы, и раз в пять выше того, на который могу надеяться я. — Прежде чем я успел что-то сказать, она оживленно проговорила: — Я проголодалась. Давайте позавтракаем.
Вот тогда и состоялся мой первый литературный завтрак в «Четырех сезонах». У нашего столика
