– Ну что молчите, друзья? – спросил капитан, поднимаясь на катер. – Иль не рады?
– Значит, вас отпустили? – спросил Рубик.
– Как видишь.
– И с вами ничего не сделали?
Капитан оглядел себя, словно проверяя, все ли на месте.
– Вроде бы все в порядке…
Впрочем, ребята еще не очень верили, что все действительно обошлось благополучно, потому что, кто его знает, может, лейтенант приехал, чтобы допросить ребят или сделать на катере обыск?
– А вас насовсем отпустили? – спросил Рубик.
– Да вот у лейтенанта спросите. Как, Дмитрий Иванович, насовсем?
Лейтенант поставил коробки на палубу и прокашлялся в кулак.
– Это как команда будет себя вести. Если нарушать не будете, то отпустим…
Ребята переглянулись – о чем разговор!
– А… а что с Мотыльковым?
– Гражданина Мотылькова Робинзона Евсеевича немного подержим, – сказал лейтенант. – До полного выяснения обстоятельств, так сказать. А теперь позвольте пожелать вам благополучного плавания и успехов в вашей замечательной экспедиции. Эх, мне бы годков десяток сбросить, я бы с вами… это самое… Ну, бывайте!
И он пожал всем руки крепким, мужским рукопожатием.
Как только катер отвалил от пристани, Диоген и Рубик стали помогать капитану разбирать коробки и свертки. Данька ожидал, что все отметят его блестящее предвидение, но никто об этом не вспомнил. Дело в том, что капитан любил делать сюрпризы и самые невероятные подарки, так что все были поглощены покупками, даже Марк с тоскливым любопытством смотрел в иллюминатор. Бриль величиною с беседку, в тени которого могла укрыться команда в жаркий день, был подарком капитана самому себе. Ивану достался портативный насос с брандспойтом, который можно было приспособить как душ, – давняя мечта команды. Даньке преподнесли целый набор карт и путеводителей – ему как историку экспедиции все это было просто необходимо. Диоген стал обладателем клеенчатого передника и кухонного набора из ножа, дуршлага, половника, ситечка, шумовки, лопатки и двурогой вилки. Рубику вручили меховую жилетку, шерстяные носки и толстый том энциклопедического словаря. Не был забыт и Мурзай– ему достались поводок, намордник и резиновый мяч, который он тут же стал гонять по палубе и уронил в речку, так что Ивану пришлось оставить штурвал и нырять за ним.
– А это Марку, – сказал капитан, вынимая сверток, перевязанный шелковой ленточкой. – Кто возьмется передать?
Данька выхватил подарок. Ему хотелось первым порадовать Марка, пострадавшего из-за Робинзона. Спускаясь по трапу, Данька не вытерпел, развернул подарок и невольно рассмеялся – это был дамский маникюрный набор с пилками и ножничками : намек на длинные ногти, которым Марк уделял много внимания. Марк не стал рассматривать подарок, повернул Даньку к себе и дал чувствительного пинка.
Данька еле сдержался, чтобы не зареветь. Было не так больно, как обидно. Нахальное лицо Марка плавало перед глазами, так что хотелось ударить. А он-то, Данька, пожалел его! И какой же это гадкий человек! Недаром Рубик говорит, что от такого можно всего ожидать. И как мог капитан назначить его своим заместителем?
Нет, надо открыть капитану глаза! Пусть знает, что за человек, этот Марк!
Данька повернулся, чтобы выйти, но столкнулся с капитаном. Тот как раз спускался в каюту, держа в руках фуражку с золотым крабом, широкий флотский ремень в значках и наклепках и командирский планшет.
– Забирай свои отличия, – сказал он Марку.
– Но я еще не отсидел гауптвахты, – сказал Марк, краснея.
– Будем считать, что тебя освободили досрочно… Там, наверху, ты сейчас нужнее. Ваню надо сменить – у него своих дел полно…
Марк был очень сконфужен, но все же чувствовалось, что он доволен. Он надел фуражку, затянул пояс и сразу преобразился: из обыкновенного мальчишки опять стал важным командиром. Данька удивился, до чего же форма меняет облик человека, и никак не мог поверить, что такой бравый моряк мог дать ему грубого пинка – и за что?
– Ты, кажется, недоволен подарком? – спросил капитан, поняв сразу, что между ребятами что-то произошло.
– Что вы, что вы! – запротестовал Марк. – Я о таком подарке давно мечтаю, но никто, кроме вас, об этом не догадался.
– Рад удружить тебе, голубчик. Печально, конечно, что пришлось посадить тебя на гауптвахту. Но, сам понимаешь, – дисциплина!
Данька подался было, чтобы уйти и не слышать, как тут прощают его обидчика, да еще находят, что он незаменим, но капитан как бы невзначай загородил своим телом проход, а потом обнял Даньку, привлек его к себе и усадил рядом. И как-то так получилось, что Данька сразу забыл про обиду на Марка. Видно, капитан ценил его неспроста. В самом деле: если бы Марк не был рулевым и не руководил экспедицией, то как бы капитан мог заниматься своими важными трудами? Марк чувствовал вину перед Данькой и ерзал на месте. И тут капитан повернулся к Даньке. Глаза его за очками были огромные, как колеса, зрачки сузились от острого любопытства.
– А что, дружок, правда, что ты пишешь стихи? – спросил он, чуть отодвигаясь, чтобы получше рассмотреть его.
Данька похолодел от волнения. Зто была правда, но как капитан догадался об этом?
– Не бойся, мы здесь люди свои, – сказал капитан, оглянувшись на Марка.– Не выдадим тебя…
Данька успокоился. И почувствовал приятное головокружение. Да, действительно он сочинял стихи, но еще не верил, что это всерьез. Это началось недавно и совсем случайно, как будто даже без желания с его стороны. Утром однажды, когда все еще спали, он вышел на палубу и замер: из-за деревьев поднималось солнце, пробиваясь сквозь ветви тысячами огненных брызг и осколков. Он чуть не задохнулся тогда от незнакомого чувства, охватившего его. Небо было таким высоким и» чистым, река так красиво извивалась среди дубрав, а птицы так радостно кричали, что захотелось скорее всех разбудить, пока все не исчезло, и он, стискивая кулаки, забормотал какие-то слова и сам не сразу понял, что это стихи.
Но все же как капитан отгадал, что он сочиняет стихи? Может, случайно подслушал тогда? Или обнаружил тетрадку, которую Данька хранил под койкой?
– Не может быть, – сказал Марк, искоса оглядывая Даньку. – Это кто-то наплел на него…
– Нет, это правда, – твердо сказал капитан. – Ведь ты в самом деле пишешь' стихи?
Даньке стало жарко от смущения и в то же время захотелось рассеять сомнения Марка.
– Да, – признался Данька и опустил глаза.
– Вот видишь, – обрадовался капитан, с укором глянув на Марка. – Конечно, пишет! Я так и чувствовал! А может, ты прочтешь нам что-нибудь?
Но Данька молчал и почти не дышал: единственные, как ему казалось, хорошие стихи, которые он написал, были о капитане, но они очень похожи на стихи Багрицкого, которые он знал наизусть. А вдруг капитан догадается об этом и разоблачит его?
– Нет, лучше я почитаю вам стихи одного известного поэта, – сказал Данька, поднимая глаза.
– А какого, если не секрет? – спросил Марк.
– Лучше мы сами попробуем отгадать, – предложил капитан.
Марк плотнее прикрыл дверь, чтобы никто не подслушивал, а Данька, слегка заикаясь, срывающимся голосом стал читать очень быстро и невнятно, от волнения пропуская строчки:
Кто мудрее стариков окрестных,
Кто видал и кто трудился больше?..
Их сжигало солнце Гибралтара,
Им афинские гремели волны…
– Не торопись, – сказал капитан, откинувшись к стене и скрестив руки на груди в позе глубочайшего внимания.
