квитанцию за декабрь 1988 года… Тоже “У Вилейта”. Обе квитанции были абсолютно идентичны — ровно по семьдесят пять долларов. Итак, что такое “У Вилейта”? Набрав номер, он подождал, пока “АТ энд Т” соединила его через сеть промежуточных станций и спутник с данным номером и где-то далеко, на другом конце провода, раздался тихий звонок. Потом кто-то поднял трубку.
— Здравствуйте, “У Вилейта” слушает. Чем могу служить? — услышал Добблер явный акцент жителя Литл-Рока.
— Э-э… Гм-м-м… А что вы продаете?
— Что? Что мы продаем? — спросил голос.
— Ну да. Каким видом деятельности вы занимаетесь?
— Мы продаем цветы, сынок, понимаешь? Торгуем цветами.
— А-а… — протянул Добблер и повесил трубку. Так, теперь оставалось узнать, кому Боб Ли Суэггер каждый год в декабре посылал цветы. Может, рождественский подарок или поздравление? Нет, Боб не был человеком, способным заниматься рождественскими рассусоливаниями.
Отдых не доставлял Джеку Пайну никакого удовольствия. Как и двое других, находящихся в этой комнате, он приходил в ужас при одной только мысли о возможности воскрешения Боба Ли Суэггера из мертвых. С того злополучного дня, когда они так обосрались, упустив Суэггера, Джек избегал встречаться с полковником, хотя знал, что рано или поздно ему все равно придется ответить за свой промах. Интересно, промахнулся бы он сейчас или нет?
Кто-то из ребят в группе сказал ему, что эта проклятая “Сильвертип”, скорее всего, не разорвалась внутри, а прошла навылет, и только поэтому Боб смог прийти в себя и подняться. Все-таки он был морским пехотинцем, а морские пехотинцы — крутые парни.
Нет, здесь должно быть что-то еще. Может, это злой рок, который преследует его всякий раз, когда он берет в руки пистолет? Черт, как он ненавидел пистолеты! Именно поэтому он всегда носил с собой укороченный ремингтон, который был заряжен спаренными патронами 12-го калибра и никогда не подводил. Во время своего первого приезда во Вьетнам — тогда еще он был молодым капралом — Джек, направляясь в один прекрасный день в уборную опорожнить кишечник, вдруг поднял глаза и в ужасе увидел приближающегося к нему желтолицего. В руках у него была старая однозарядная французская винтовка, а в глазах — зверское желание убивать. Как назло, Джек где-то оставил свой карабин. Он выхватил из кобуры пистолет 45-го калибра и выпустил одну за другой семь пуль. Все семь были мимо. Увидев это, он упал на колени и стал ждать смерти. В следующий момент случилось невероятное: какой-то парень, находящийся от него в тридцати ярдах, разрезал желтолицего на две части из своего огнемета… И Джек остался жить, чтобы увидеть восход следующего дня. Но с тех пор в нем на всю жизнь осталась неистребимая ненависть к пистолету, из-за которого он в тот раз порядком испачкал штаны, когда, стоя на коленях и ожидая возмездия, не стесняясь, валил в них то, что не донес до уборной. Тогда он думал, что настал конец, и охватившая его внезапная слабость заставила тело подчиниться инстинкту, отказавшись слушать голос разума.
— Эй, капрал, ты бы засунул себе в штаны пару пеленок, — крикнул ему командир, и весь взвод залился веселым смехом. То, что он пережил в эти минуты, он запомнил на всю жизнь — чувство страшного унижения. И тогда Пайн поклялся, что никогда не возьмет в руки пистолет и никому больше не позволит над собой издеваться.
А этот Суэггер унизил его дважды.
“Ладно, — сказал сам себе Панн. — Я выстрелю в тебя еще раз, но на этот раз я выпущу в тебя два, три, может быть, даже все шесть спаренных патронов, ублюдок. Некоторые сопляки из группы думают, что у тебя давно уже произошел сдвиг по фазе. Но я так не думаю, Суэггер. Пара выстрелов из двух стволов пойдет тебе на пользу, и мы будем квиты” Затем, что-то вспомнив, Джек рассмеялся: “Моя первая шутка в твой адрес оказалась, пожалуй, достаточно остроумной: ведь это я убил твоего проклятого пса”.
Тысячи докладов… и тысячи раз ничего. Этот человек просто растворился. Ник теперь был больше похож на самого обыкновенного клерка, чем на офицера Федерального Бюро Расследований. Он просиживал в своем кабинете по двенадцать часов в день в поисках хоть каких-нибудь следов, но каждый доклад оказывался пустой писаниной, а все следы Суэггера чистым вымыслом.
Ник заметил, что ребята из Управления не любили, когда их видели разговаривающими с ним. Сами они, естественно, это отрицали, но Ник заметил, что, когда во время коротких перерывов он подходил к какой-нибудь группе болтающих или курящих сотрудников, они один за другим постепенно расходились и он оставался в гордом одиночестве. Только Салли Эллиот всегда без страха здоровалась с ним, но она была очень красивой девушкой и пользовалась слишком большим успехом у мужчин, чтобы вообще обращать внимание на такие мелочи. По крайней мере, на ее карьере это никак не могло отразиться. А однажды она даже сказала ему, что очень сожалеет, что у него такие неприятности.
— Я уверена, что твоей вины в этом нет, — заключила она.
— Нет, есть, — ответил он.
— Я слышала, что тебя, возможно, переведут в другое Управление.
— Да. Ну, наверное, не сразу, подождут, пока все это не закончится. Им сейчас никак нельзя без мальчика на побегушках. Кто-то же должен мыть чашки после кофе. Но, может быть, еще не все потеряно. Я думаю, что дела не так уж и плохи. В Новом Орлеане ничего хорошего не получилось. Ну что ж, начну где- нибудь в другом месте все с самого начала.
— Я уверена, что у тебя все будет хорошо, Ник.
Он улыбнулся. Салли была очаровательная девушка.
Тем временем все в Управлении ставили восемь против одного, что Боб уже давным-давно мертв. Еще ни один человек в истории не был в состоянии так быстро и настолько надежно спрятаться, чтобы даже мощная и широкомасштабная операция, проводимая федеральными службами, оказалась абсолютно безрезультатной. Тем более, что в данном случае речь шла о человеке, у которого в этом мире, согласно докладам, не было ни друзей, ни союзников, ни просто сочувствующих. В этом мире он был абсолютно одинок. А Ник в это время работал в качестве клерка и был на подхвате у тех, кто еще вчера был с ним на одной служебной ступеньке, а сегодня вдруг стал намного важнее его. Он стойко переносил всю унизительность своего положения, и, может быть, именно благодаря тому, что в один прекрасный день он как раз был занят тем, что мыл за кем-то кофейник, ему и пришла в голову совершенно блестящая идея.
“Не делай этого, — сказал он сам себе. — Ты и так уже по уши влип… Послушай, старина, они, конечно, выпрут тебя отсюда в шею, если поймают за руку… На тебя так не похоже, чтобы ты пошел против течения…”
Но… это была такая блестящая идея.
И, как все блестящие идеи, она была невероятно проста. Ник никак не мог выбросить из головы мысли о том человеке, которого он обнаружил зарубленным топором в гостинице за три месяца до убийства Джорджа Роберто Лопеза. Дело в том, что этот человек тоже был сальвадорцем, как ему сказал Уолли Дивер, хотя, согласно документам и расследованию ФБР, он был идентифицирован как Эдуарде Лакин из Панамы. И все это не было случайностью, потому что, по крайней мере один человек знал его как Ланцмана. Это Дивер, живущий сейчас в Бостоне. Он познакомился с Эдуарде в 1990 году в Картахене, в Колумбии, когда президент Буш принимал там участие во встрече на высшем уровне, посвященной борьбе с наркотиками. Почему же Уолли не приехал в морг, чтобы опознать труп? Таким образом, получается, что если…
Он все время старался уловить взаимосвязь между убийством сальвадорского секретного агента и покушением на столь нелюбимого режимом этой страны архиепископа. От этих мыслей у него в конце концов разболелась голова и он снова принялся за мытье посуды.
Генерал наклонился вперед и, обнажив в улыбке белые зубы, произнес тост. Его глаза сияли от радости.
— За нашего друга, полковника Раймонда Шрека. За замечательного человека! За настоящего мужчину!
