Страж

потому, что он боялся, будто наступает конец света, а потому, что он надеялся этот конец предотвратить. Он, возможно, и сам не знал в точности, почему именно спустился в пещеру, даже наверняка не знал, но отныне я убежден, что он подсознательно стремился, как Фаукетт, Кабе, Петаччи и все остальные, найти Магмель и вызволить кристалл.

Я решил не возобновлять просьбу к Сомервилю о кассетах с Магмелем. Они мне больше не понадобятся. И, кроме того, он ждет от меня чего-нибудь в таком роде.

Час назад я позвонил Хейворту узнать, нет ли у него каких-нибудь известий от Анны. И сообщить ему о том, что я расстался с Сомервилем. Он сказал, что никаких новостей нет. Увижу ли я ее когда-нибудь?

Хейворт, как всегда, испортил мне настроение. С Сомервилем он, оказывается, уже беседовал. Не знаю, что именно ему известно — в любом случае он последний человек на свете, способный в этой истории разобраться, — но совершенно очевидно, что он пребывает в убеждении, будто на этот раз я уже абсолютно спятил. Я сказал ему, что затрахивать себе мозги и платить за это по шестьдесят долларов в час мне просто надоело.

Так или иначе, Бог в помощь тем, кто в состоянии помочь себе сам.

Сначала я подумывал о том, чтобы поехать на поезде в Бедфорд — взять одежду и еще кое-какие вещи, необходимые мне в дороге. Но потом понял, что мне этого не вынести: безжизненный дом, полный воспоминаний. Вместо этого я позвонил к себе в контору и спросил у Аля, где можно достать все необходимое. Он порекомендовал магазин туристического снаряжения «Бен Семинофф» на Чамберс- стрит.

Мой рейс завтра днем, так что все утро я могу посвятить продуманной подготовке.

(Из дневника Мартина Грегори)

10

Миссис Ломбарди подстерегла меня в холле. Она вывалилась из своих апартаментов на первом этаже в старом халате и в бигуди. Ее маленькие черные глазки поблескивали, упиваясь пикантностью ситуации.

— У вас посетительница, мистер Грегори, — возвестила она громким шепотом, указав пальцем на потолок. — Пришла в полдевятого, может, в девять. Я сказала, что вас нет, но ей захотелось дождаться.

— Вы впустили ее ко мне?

— Конечно, — миссис Ломбарди заговорщицки улыбнулась. — Это ведь жена.

— Моя жена! — я покачал головой. — Это исключено. Она в Европе.

Должно быть, Анна решила вернуться, повинуясь мгновенному импульсу. Я ощутил вспышку влечения к ней — все схлынуло, когда я осознал, насколько фальшивым оказалось бы подобное воссоединение: обоюдная настороженность, боль, слезы снисхождения, выплески эмоций, на которые у меня сейчас нет ни малейшего права. Она не могла бы выбрать худшего времени для такого визита.

Дверь в мою комнату была раскрыта настежь. Я немного постоял снаружи, голова у меня чуть кружилась от подъема по лестнице, свет из комнаты косыми полосками играл у меня на туфлях. Я только что поужинал у «Лачоу», где наверняка выпил лишнюю рюмку.

Я вошел и закрыл за собой дверь.

Пенелопа сидела на кровати в позе лотоса. Она положила обе подушки себе под спину и листала какой- то журнал. На меня она посмотрела с вялым интересом. Потом произнесла:

— Привет.

— Я мог бы догадаться, — я тяжело прислонился к дверному косяку. — Что это вам взбрело в голову?

— Я вас дожидаюсь. — Она вновь уткнулась в журнал. — Я не застала вас и поэтому сказала этой женщине, что я ваша жена... Вы ведь не обиделись, правда? Мне же не хотелось, дожидаясь вас, околачиваться на улице.

— А зачем вы пришли? — сухо осведомился я.

— Ах да, — она вновь посмотрела на меня и улыбнулась углами губ. — Я вам кое-что принесла.

Пенелопа раскрыла сумочку и извлекла оттуда блок кассет, перетянутый толстой резинкой. Она положила его на постель.

— Это записи вашего последнего сеанса.

— Вас послал Сомервиль, не так ли? Убедить меня не отказываться от терапии. Верно? — Я нервно расхохотался.

— Он даже не знает, что я их взяла.

— Вы и впрямь надеетесь, что я в это поверю?

— Мне казалось, что вам хочется получить эти записи, — она вздохнула, потом потупилась. — Я ведь слышала, что вы говорили сегодня утром. О своей решимости найти Магмель...

— Никакого Магмеля не существует. Разве он не объяснил вам это?

— И все же я решила, что они вам нужны.

— Ладно, допустим. Ну а теперь, когда вы совершили свое самаритянское деяние, почему бы вам не отправиться домой?

— Я просто подумала, что вы... — она не закончила фразу и вновь потупилась.

— Подумали, что я что?

Она покачала головой:

— Ничего.

Возникла пауза. Затем я сказал:

— Пенелопа, сейчас поздно. Я очень устал.

Она вскочила с постели, схватила сумочку и плащ и рванулась к двери. Я сделал шаг в сторону, пропуская ее, но в последнее мгновение ее лицо скривилось и с тихим стоном она прильнула к моему плечу. И сразу же разрыдалась.

— Как вы не понимаете: если он обнаружит, что я их взяла, он... Я не могу туда вернуться. Пожалуйста, позвольте мне остаться на ночь, пожалуйста. Только на ночь.

Я держал ее в объятиях, пытаясь устоять перед ее плачем, пытаясь устоять перед нежной теплотой ее тела.

Когда я постучался к миссис Ломбарди и попросил отдать мне вторую кровать — ту самую, которую я с трудом заставил ее убрать пару недель назад, она в первый момент посмотрела на меня так, словно я спятил. Затем, всплеснув пухлыми ручками, расплылась в улыбке.

— Конечно, для вашей жены!

Она помогла мне достать кровать в разобранном виде из кладовки и собрать ее в углу моей комнаты — в точности, где она стояла раньше. На обоях остались отметины там, где железная спинка кровати упиралась в стену. Миссис Ломбарди принесла простыни, подушки и одеяла. При этом она проходила рядом с Пенелопой, едва не задевая ее, хотя та, отплакавшись, сидела с подавленным видом у очага и не обращала на хозяйку никакого внимания. Как только миссис Ломбарди застелила постель, я поблагодарил ее и пожелал спокойной ночи. У дверей она обернулась и ободряюще помахала мне рукой.

Только гораздо позже мне пришло на ум, что во всех этих приготовлениях было нечто ненатуральное. Я ни на мгновение не поверил в то, что Пенелопа действительно боится вернуться в дом к Сомервилю. Но мне хотелось оставить ее в убеждении, что благодаря такой уловке она сумела уговорить меня дать ей переночевать. Я был убежден, что Сомервиль не отдал мне кассеты сразу только затем, чтобы иметь впоследствии возможность прислать Пенелопу и заслужить тем самым мое доверие. Но мне было интересно узнать, что же это они такое против меня затеяли — по крайней мере, я объяснил себе это именно так.

Я решил вновь установить ширму и сумел настоять на этом. Пенелопе ведь нужно раздеться. Увидев ширму, она расхохоталась.

— Викторианская штучка, не правда ли? — и, так как я ничего не ответил на это, она продолжила: — Я не знала, что в Нью-Йорке такое еще попадается.

Она болтала со мной из-за ширмы и пока раздевалась. Она сказала, что чувствует себя героиней вестерна, оказавшейся в салуне. Уже в постели я закурил и уставился в потолок, жадно прислушиваясь к каждому шороху из-за ширмы.

Пенелопа вышла из-за ширмы с распущенными волосами и одетая только в одолженный мною халат,