оказался высоким и смуглым человеком с тонкими усиками, в безупречно сидевшем на нем фраке. Его широкая улыбка излучала столько тепла и искренности, сколько может выразить улыбка голодного крокодила. Вам отлично известно, что она тотчас исчезнет, стоит вам повернуться к нему спиной, но вновь окажется такой же теплой и искренней, если вы быстро обернетесь.
— Добро пожаловать в Амстердам, мистер Шерман, — сказал он. — Мы надеемся, что ваше пребывание здесь будет приятным.
Поскольку на это мне нечего было ответить, я просто промолчал и сосредоточенно стал заполнять регистрационную карточку. Он принял ее из моих рук с таким выражением, словно я поднес ему бесценный бриллиант, и поманил посыльного, который как раз появился в холле, пошатываясь под тяжестью моего чемодана.
— Бой! Номер 616 для мистера Шермана!
Я повернулся и взял у него чемодан, который он отдал мне, надо признать, без особого сожаления. Этот «бой» вполне мог сойти за младшего брата уличного шарманщика.
— Спасибо! — Я дал ему монетку. — Думаю, я и сам справлюсь.
— Но ваш чемодан, кажется, очень тяжелый, мистер Шерман… — Заботливость помощника управляющего, возможно, была искренней, чем его улыбка. Чемодан действительно весил немало. Да и как ему быть легоньким, со всеми этими пистолетами, патронами и прочими металлическими инструментами, служащими для того, чтобы проникать в различные запретные помещения. Поэтому мне не хотелось, чтобы, оказавшись наедине с моим чемоданом, какой-нибудь умник с еще более умными мыслями, роящимися в голове, и добротными ключами в руках открыл бы его содержимое. В номере люкс — другое дело: там всегда найдется два три укромных местечка, куда можно спрятать кое-какие мелочи, не опасаясь, что их обнаружат. К тому же, если чемодан постоянно держать на замке, едва ли кому-нибудь придет в голову шарить в другом месте.
Я поблагодарил помощника управляющего за заботу, вошел в ближайший лифт и нажал на кнопку шестого этажа. Как только лифт пришел в движение, я выглянул в один из крошечных глазков, вделанных в двери. Помощник управляющего, спрятав свою улыбку в карман уже с кем-то говорил по телефону.
На шестом этаже я вышел. Прямо напротив лифта, в небольшой нише стоял столик с телефоном и стул, на котором восседал молодой человек в расшитой золотом ливрее. Он не внушил мне симпатии. В нем было что-то неопределенное, когда трудно сказать, где кончается беспечность и начинается нахальство. Но жаловаться на такого — значит ставить самого себя в глупое положение— подобные юноши обычно прекрасно умеют принимать обличие оскорбленной невинности.
— 616! — сказал я.
Как я и ожидал, он лишь лениво согнул палец, указывая вдоль коридора.
— Вторая дверь…
Никакого «сэр», никакой попытки хотя бы привстать со стула. Я подавил в себе желание стукнуть его головой об стол, но пообещал себе пусть крохотное, но зато острое удовольствие разделаться с ним перед отъездом из отеля. Я спросил:
— Вы обслуживаете шестой этаж? — Да, сэр, — ответил он и поднялся.
Во мне шевельнулось чувство разочарования.
— Принесите мне кофе в номер!
На свой номер я не мог пожаловаться. Это был. не номер, а целая квартира. Она состояла из передней, крошечной, но вполне практичной кухоньки, гостиной, спальни и ванной. И спальня и гостиная имели выход на один и тот же балкон. Я вышел туда.
За исключением огромной, чуть ли не до самого неба чудовищной неоновой рекламы, рекомендующей покупать сигареты определенных марок, сияние разноцветных огней, струившееся над темнеющими улицами и крышами Амстердама, казалось, принадлежало какому-то сказочному миру. Правда, мне платили не за то, чтобы любоваться крышами большого города на фоне светящегося ночного неба — каким бы прекрасным это зрелище ни казалось. Мир, в котором я жил, был так же далек от сказочного, как самая отдаленная галактика от границ обозреваемой вселенной. Я сосредоточился на более насущных делах.
Я посмотрел вниз, где зарождался непрерывный и неумолчный шум уличного движения, наполняющий звуками все вокруг. Прямо подо мной, футах в семидесяти, проходило широкое шоссе или проспект, заполненный путаницей трамваев, гудящих автомобилей, а также сотен мотоциклов и велосипедистов, владельцы которых, казалось, стремились к одной цели — немедленному самоубийству. Казалось просто невероятным, что кто-нибудь из этих двухколесных гладиаторов надеется отыскать такую страховую компанию, которая поручилась бы за его жизнь более, чем на пять минут, но они смотрели на свою близкую кончину с невозмутимой бравадой, которая неизменно поражает всякого, кто впервые попадает в Амстердам. А еще я подумал, что если кому-нибудь будет суждено упасть или быть сброшенным с балкона, то, надо надеяться, в этой роли окажусь не я.
Я взглянул наверх. Как я и предполагал, мой этаж оказался последним. Над кирпичной стенкой, отделявшей мой балкон от соседнего, восседал высеченный из камня и стилизованный под барокко грифон, которого поддерживал каменный контрфорс. Над грифоном, футах в трех проходил бетонный карниз крыши. Я вернулся в номер.
Открыв чемодан, я вынул из него все вещи, которые никоим образом не должны были попасть в чужие руки. Под мышку я приладил пистолет в фетровой кобуре — он совершенно незаметен, если вы, вроде меня, пользуетесь услугами соответствующего портного — и сунул в задний карман брюк запасную обойму. Мне, правда, никогда не приходилось стрелять из этого пистолета дважды подряд, и тем более, пользоваться запасной обоймой, но разве можно все знать наперед — к тому же, дело становилось все хуже и сложнее. Потом я развернул длинный холщовый мешок с комплектом инструментов, какими орудуют взломщики. Если обернуть его вокруг себя в виде пояса, он становится просто невидимкой, особенно при помощи того же портного. Из пояса я извлек скромную, но очень нужную мне отвертку. Пользуясь ею, я снял заднюю стенку портативного холодильника, стоящего в кухне — просто диву даешься, как много пустого пространства даже в таком маленьком холодильнике — и вложил туда все, что считал целесообразным спрятать. Затем я распахнул дверь в коридор.
Дежурный по этажу все еще сидел на своем месте.
— Где мой кофе? — спросил я. Говорил я без раздражения, но голос все же повысил.
На этот раз я тотчас же добился необходимого эффекта: он мгновенно вскочил на ноги.
— Поднимать на кухонном лифте. Сейчас, сэр!
— Давайте, да поживее!
Я закрыл дверь. Некоторым людям никогда не постичь той простой истины, что добродетель — в простоте, а любое преувеличение — опасно. Его попытка показать, что он плохо владеет английским, была бесполезна и глупа.
Я вынул из кармана связку ключей весьма причудливой формы и попробовал один из них на входной двери. Уже третий ключ подошел — я бы весьма удивился, если бы ни один не пришелся впору.
Я сунул связку обратно в карман, прошел в ванную и повернул до отказа душевой кран. Именно в эту минуту на входной двери звякнул колокольчик, и одновременно дверь распахнулась. Я закрыл кран, крикнул дежурному, чтобы он поставил кофе на стол, и вновь пустил воду. Я надеялся на комбинацию кофе и душа, которая внушит кому следует, будто в моем лице они имеют вполне респектабельного гостя, нетерпеливо предвкушающего приятный и праздный вечер. Однако я не поставил бы ни пенни на то, что они клюнут на эту удочку. Да ладно, попытка — не пытка.
Я слышал, как закрылась дверь номера, но душа не выключил — на тот случай, если дежурный приложит ухо к двери: уж очень он походил на человека, который проводит массу времени, прикладывая ухо к дверям или подглядывая в замочную скважину.
Я вышел из ванной, подошел к двери и нагнулся. Он не подглядывал. Я приоткрыл дверь и отдернул руку, но никто не ввалился в переднюю в образовавшуюся щель. Это означало, что либо я ни у кого не вызываю подозрений, либо у кого-то их так много, что он не хочет подвергаться риску и выдавать себя. Что ж, неплохо — и в том и в другом случае.
Я опять закрыл дверь, запер на ключ, положил его в кармам, вылил кофе в раковину, закрыл кран и вышел на балкон. Балконную дверь пришлось оставить широко открытой, для чего я подпер ее тяжелым стулом. По вполне понятным причинам, балконные двери в отелях редко имеют ручки с наружной
