приходил, поэтому уж лучше пить в одиночку, чем совсем не пить. Он резко поставил стакан на стол. Звук эхом откликнулся в прихожей. Через минуту эхо повторилось, и до него наконец дошло, что это вовсе не эхо: кто-то стучит в дверь.
Он прислушался, не повторится ли стук снова, а когда повторился, покатил тихонько и стал опять ждать стука. Снова застучали. Посчитав, что, должно быть, вернулась Алина, Дмитрий открыл дверь.
На площадке стояли двое мужчин, но не привычные ему «топтуны» из КГБ. Человек с усами на темном худощавом лице отрывисто спросил:
– А куда смылись твои друзья?
Дмитрий глянул на них и ответил с неподдельной печалью в голосе:
– Как всегда, растаяли в неизвестности. Здесь у меня не только искать нечего и некого, здесь и друзей-то ничто не удерживает, разве что воспоминания.
– Хватит дурака валять, – зарычал мужчина. – Тот американец и женщина – куда они умотали?
Дмитрий попытался захлопнуть дверь, но ему мешали, с двумя сладить не удавалось, и он просто крутился на своей тележке, пытаясь вывернуться из цепких рук державших его мужчин. Вращение на тележке да еще водочные пары сделали свое дело – его вырвало. Один из налетчиков ударом ноги захлопнул дверь.
– Тебе же, да и нам, будет легче, если скажешь, где они, – бросил он. – Особенно тебе.
Дмитрий попытался закричать, но человек с темным лицом зажал ему рот.
– Ты же афганец и наверняка слышал, что афганские моджахеды вытворяли с пленными русскими, – пригрозил он. – Ты знаешь, как это было, и должен подумать о себе. Ну, а теперь – согласен рассказать? Кинни головой в знак согласия.
Дмитрий кивнул, а когда мужчина убрал руку с его рта, он заорал как можно громче, призывая на помощь. Он еще не почувствовал первого удара, как в голове у него молнией пронеслась горькая мысль: ему всегда нравилось жить одному на самой верхотуре и ничего не знать и не слышать о соседях.
– 39 —
6 часов утра,
Ленинский проспект
Чантурия проснулся от внезапного толчка. Он еще не совсем проснулся, но и спросонок увидел, что яркий утренний свет заливает всю квартиру.
– Что такое? – спросил он, еще не пробудившись как следует и даже не поняв, кому и почему задал этот вопрос.
– Проснись, телефон звонит, – сонным голосом произнесла Таня. Очертания ее фигуры под одеялом оставались недвижимыми – она даже не пошевельнулась. Телефон продолжал звонить. Он поднял трубку.
– Это я, Белкин, – раздалось в трубке. – У меня тут есть кое-что, что нужно срочно обмозговать.
– Хорошо. Встретимся на работе, в моей комнате.
– Опять с работы? – спросила Таня.
– Опять.
– Скажи им, что рабочий день кончился. Наша задрипанная конституция гарантирует сорокадвухчасовую рабочую неделю.
– Наша социалистическая конституция много чего гарантирует.
Потягиваясь и поеживаясь, он встал с постели и побрел в ванную умываться. Уж ежели Белкин звонит ему домой, то это неспроста.
В это субботнее утро в главном здании КГБ, этом средоточии секретной информации мировой империи, было сравнительно тихо. В журнале записи пришедших на службу значилось всего несколько фамилий, Белкина среди них не было.
Чтобы показать, будто он занят важными делами, Чантурия вынул из ящика стола кое-какие бумаги и углубился в чтение. Через несколько минут в комнату заглянул Белкин с двумя чашками чая в руках.
– А тебя здесь нет, – сказал Серго. – Согласно записи присутствующих.
– Подчас я забываю расписаться, – ответил Белкин.
– А как же дежурный позволяет тебе пройти без записи?
– А чтоб отвлечь его внимание, я принес ему поесть. Чай оказался слишком горячим, и Чантурия подул на него.
– Надеюсь, ты не отдал ему весь свой завтрак?
– Да нет, как раз отдал. Завтрака сегодня не будет.
– Вот этого я пуще всего и боялся. Ну ладно, что там такое стряслось?
– Наша Ласточка выпорхнула и полетела.
Белкин называл Мартина именем самой любимой в России птички. Но, по случайному совпадению, это слово применялось также, когда хотели сказать «дорогой», или «любимый» – «наш любимый полетел». Белкину нравилось говорить каламбурами.
Как правило, Чантурия не обращал внимания на закодированные клички и старался вскоре забыть про
