планировали. «Джиллиан» будет трое суток стоять в гавани. Пассажиров ожидает большая программа — экскурсии, рестораны, магазины. А затем — обратный путь в Бостон.
Тут мне помахал отец, подзывая подойти к нему.
— Мама хочет, чтобы ты зашла к ней в каюту. — Папа выглядел печальным и подавленным, почти не поднимал глаза от пола. Под ложечкой так заныло, что показалось, меня сейчас стошнит.
Не чувствуя под собой ног, я спустилась к маме. Она была полностью одета: оливково-зеленый костюм с белым цветком на лацкане, шелковый шарф, перчатки в тон, аккуратно уложенные волосы, белая шляпка. Я ощутила знакомый запах жасмина — любимых маминых духов. От бледности и усталости не осталось и следа. Щеки были розовыми, губы яркими. Она сделала тщательный макияж, даже ресницы подкрасила. В общем, здоровый и веселый вид, как всегда. Это чудесное преображение напугало меня больше всего.
— О, вот и Ли, — сказала мама, увидев меня. — Ты знаешь, я приняла решение. Я возвращаюсь в Бостон.
Как гром небесный прозвучали ее слова. Сердцу стало тесно в груди.
— Возвращаешься в Бостон? Но как, мама?
— Капитан выяснил для меня расписание авиарейсов. Есть самолет на Майами. Оттуда я доберусь до Бостона.
— Но, мама, а как же наш отдых? Отдых на Ямайке?
Я не верила своим ушам. Больше всего резануло то, что она, оказывается, решила все это одна, в своей комнате, пока мы думали, что она нездорова, и не беспокоили ее.
— Зачем ты так, мама…
Я не сумела скрыть своего отчаяния.
— Для меня это что угодно, только не отдых, Ли. Ты же видишь, ни малейшей радости мне это не доставило. — Мама деловито расправила перчатки на руках. Очевидно, ее волновал предстоящий выход на берег, когда все пассажиры будут глазеть на супругу судовладельца и гадать, что произошло.
— Мама, но мы же в порту! Мы же не плывем. Морская болезнь не будет мучить тебя.
— Да, но как же обратное плавание? Неужели ты хочешь подвергнуть маму новому испытанию, Ли?
— Нет! Но я хотела, чтобы мы были вместе, походили по городу, посмотрели пляжи, парки…
— Ну, на это у твоего папочки времени не найдется. Он не сойдет на берег, вот увидишь. Помнишь, в Лондоне нам пришлось его за руки тащить с корабля. И если бы не экскурсия, города мы так и не увидели бы.
— Но ведь он сам заказал для нас ту экскурсию, мама! И все было отлично. У нас же и фотографии есть — Тауэр, Биг-Бен, Темза… И сейчас все будет так же. Останься, мамочка…
— Не могу, — сухо сказала мать. — Не могу. Когда-нибудь ты поймешь меня.
— Что пойму, мама? Что?
Ужас охватил меня. О чем она говорит? Какие страшные новости впереди?
— Пока оставим все как есть, Ли. У тебя каникулы. Отдыхай, развлекайся. А в Бостоне я буду встречать тебя на пристани. — Мама сжала мои щеки прохладными ладонями и поцеловала в нос. — Обещай вести себя хорошо и не заниматься в мое отсутствие ремонтом двигателей.
— Мама, ну мамочка, не уходи…
Я заплакала. Заревела, как маленький ребенок. Зарыдала, как в детстве… Ох, где же оно, мое счастливое, безмятежное детство…
— Оставляю тебе кое-что из бижутерии. Носи, но будь аккуратна.
Мама рассеянно потрепала меня по волосам. Ясно было, что своего решения она не изменит.
— Спасибо… — пробормотала я, сдаваясь. Я чувствовала себя одинокой и беспомощной. Но не так было жалко себя, как папу. Каково будет ему смотреть пассажирам в глаза, когда все узнают, что его жена собрала вещички и рванула обратно в Бостон! Теперь даже нельзя сослаться на нездоровье мамы, после того как она прошагает на берег такая бодрая и красивая, что впору на обложку журнала фотографировать. И я решила изо всех сил поддерживать папу и ни в коем случае не огорчать его.
— Думаю, ты не будешь скучать, Ли. У тебя появились друзья среди пассажиров, верно? Сестры Спенсер, так? Я спрашивала у капитана об этой семье. Вполне приличные люди. А я… я только всем мешаю здесь, — добавила она. — Это несправедливо. И по отношению к вам, и по отношению ко мне. Ты понимаешь?
Я нехотя кивнула, хотя не считала это уважительной причиной. Я вообще не понимала ее. Зачем она поступает так, зная, что папа очень огорчится? Неужели сознательно хочет его задеть?
Да-а, похоже, чем человек старше, тем труднее ему быть счастливым. Неужели мне придется все познать на себе?
— Ну и отлично. Теперь помоги мне. Возьми вот эту сумочку, пожалуйста.
Мы вышли. Я была опустошена и обессилена. Ох, мама, мама, что же ты с нами делаешь… Неужели мы тебе безразличны? Перед выходом на палубу она помедлила, а потом решительно двинулась вперед… будто мосты за собой сожгла.
Меня неприятно удивило, что папа не вышел ее провожать. Неужели она даже не поцелует его на прощание? Но маму, судя по всему, это совершенно не заботило. Она уже во все глаза смотрела на берег, где поджидало такси.
— Мама, а где же папа? — Я лихорадочно высматривала его, но тщетно.
— Мы уже попрощались, — быстро ответила она и взяла у меня свой ридикюль. — Ну, будь умницей. Скоро увидимся. Обещаю, я все сделаю для тебя так, что ты сейчас представить не можешь.
Вроде бы приятные, многообещающие слова, но как они испугали меня.
Мама наскоро поцеловала меня еще раз и заторопилась вниз по трапу. У нее был вид вырвавшегося на свободу узника. Я долго смотрела ей вслед, а затем оглянулась на корабль. Высоко-высоко, на капитанском мостике, стоял отец. Стоял молча и неподвижно, как статуя. Его лицо было каменным, безжизненным… и старым. Он показался мне таким несчастным, что я снова заплакала. Где она, наша чудесная, счастливая жизнь? Неужели теперь к нам относится старая преамбула: «Когда-то давным- давно…» Боюсь, с этих слов мне надо было начать свой дневник. А что впереди? Страшно…
Как бы ни сердилась я на маму, все же скучала ужасно. Ведь прежде мы всегда были вместе — и дома, и в путешествиях. Она была такая выдумщица! У нее было чутье отыскивать в любых городах самые лучшие магазины, самые интересные выставки, самые шикарные рестораны. Мама с интересом смотрела по сторонам, наблюдала за людьми, на ходу сочиняя о них истории — кто они, богато ли живут, как развлекаются, как устроены их дома… Мама умела фантазировать и раскрывать передо мной мир.
Она умела держаться с тем особым достоинством, которое заставляло всех официантов и продавцов крутиться вокруг нас, будто мы были по меньшей мере члены королевской семьи. Мама говорила и по- французски, и по-итальянски, хотя училась языкам самостоятельно. Погрешности в произношении или в грамматике выглядели в ее устах даже пикантно, так что французы или итальянцы прощали это ей и никогда не морщились. Причем, делая заказ или объясняясь со служащими, она потом непременно переводила мне свои слова, чтобы и я разбиралась в иностранных языках.
Неудивительно, что, оставшись на огромном судне без нее, я ощутила пустоту. Внезапно все, что казалось важным, интересным, потеряло свою значимость. Мне уже не хотелось ни экскурсий по острову, ни обедов в местных ресторанах, ни прогулок по магазинам. Волновал меня только папа.
Первый день он провел в хлопотах: заказывал транспорт для поездок по городу, раздавал пассажирам карты, буклеты, вел переговоры с руководством порта. Спенсеры пригласили меня на прогулку по Монтего- Бею, но я не хотела в первый же вечер оставлять отца одного, хотя он настаивал, чтобы я отправилась на берег. Так я никуда и не пошла. До самого ужина у нас не было возможности поговорить. Только позднее я нашла папу на капитанском мостике и с трудом дождалась, когда он освободится.
— Тебе следовало пойти на берег с друзьями, Ли. Я хочу, чтобы ты хорошо отдохнула.
— Но я думала, мы будем ужинать вместе, папа.
— Мне приходится оставаться на борту. Очень много дел, — сказал он. — Я собирался просто перекусить что-нибудь.
