это происходит, когда являешься на переговоры с сиксером.[100]
Мы работали на третьем эпизоде второго сезона 'Светло горящего': что-то там о потерянном ребенке, о смертельном вирусе, о симпатичной девушке… там
— Она может раздеть меня на любой вечеринке. — Карлберт буквально пускал слюну.
Карлберт — свинья (хотя он не может нести за это всю ответственность: о чем думали его родители, когда давали ему такое имя?), но в этот раз у него была причина пускать слюни. Хотя мои развратные деньки остались далеко позади, я наверняка мог бы вынести шквал из прошлого ради этой женщины. Это были сто двадцать восхитительных фунтов безупречных пропорций, щедро награжденные женственностью во всех нужных местах. Не говоря уж об убийственном прикусе Джин Тирни. [101]
Бобби — так ее звали, к счастью или к несчастью, была настолько же свободна, насколько привлекательна. Именно этими качествами и надо обладать, когда соглашаешься поиграть в вайджа на раздевание со мной и с Карлбертом, который, с одной стороны, лысый, а с другой — толстый. Можно признать, что правила стрип-вайджа несколько специфичны, но суть самой игры заключается в том, чтобы задавать вопросы
Меньше чем через час я все еще был при трусах и носках, а Карлберт в очень серой паре подштанников. Бобби лишилась одной сережки, но приобрела самодовольный вид. Довольно о моих талантах устраивать дела. Я старался не смотреть в сторону Карлберта. Мало того что у него было это имя, так он вдобавок был волосатее Робина Уильямса. Пришла его очередь задавать вопрос, он было призадумался, но потом физиономия его озарилась.
— Джон Уэйн был гомиком? — спросил он потусторонний мир.
Я убрал палец с доски.
— Что это еще за дурацкий вопрос? — возмутился я.
— Это чертовски хороший вопрос. И тот, ответ на который будет 'да', если ты не возражаешь.
— Джон Уэйн не был… он не был голубым, — сказал я.
— Потому что он ни разу на тебя не запал?
— Нет! Я хочу сказать, я его никогда не встречал. Но мы говорим о самом Дюке.[103]
Я не фанатею от голливудских легенд — если кто-то и знает, что это за странный город, так это я, — но Джон Уэйн, ради всего святого!
— Джеймс Дин[104] был педиком, — сказала Бобби.
— Джеймс Дин играл с Сэлом Минео,[105] прости господи. Джон Уэйн работал с Джоном Фордом.[106] А уж Джон Форд — всем мужчинам мужчина. — Мои партнеры как-то странно на меня посмотрели. — Стоп, вы не так меня поняли.
— Джон Уэйн, — сказал Карлберт, — похоронен в платье.
— Ты прочитал об этом в Интернете или еще где-то?
— Это правда.
— Нет, не правда.
— Хочешь пари? — Карлберт указал на доску вайджа. — Давай спросим.
— Нет, нет, нет. Не пойдет.
У Карлберта были большие толстые пальцы; одно дело объединиться с Карлбертом с целью обнажить Бобби, но я не был готов к реслингу на пальцах над доской с деньгами на кону.
Карлберт немного подумал.
— Хорошо, — сказал он и сам себе кивнул. — Есть другой способ. Если у тебя хватит денег и духу.
Бобби внимательно на меня посмотрела, в глазах ее было 'то ли он — то ли не он', и надулась настолько сексуально, насколько позволяли ее сладкие губки.
Что было делать парню?
Тот парень жил по соседству с Голливудом — извините, мы так в Эл-Эй[107] выражаемся, — прямо за углом через три стрип-бара (будем считать, что их только три). Для моей белой, как лилия, задницы жутковато было находиться в позднее время так близко к 'Маленькому Эль Сальвадору'. Да и Бобби, которая, когда выяснилось, что съемки свернули на день, настояла на том, чтобы мы взяли ее с собой, нервничала достаточно для того, чтобы позволить мне взять ее шелковистую ручку в свою.
Карлберт постучал в дверь многоквартирного дома. Я обозрел газон перед крыльцом, он был усеян использованными шприцами. На один меньше, чем количество разбросанных там же использованных презервативов. Эл-Эй. Дзен-сад.
— Так чем именно занимается этот
— Он — медиум, — сказал Карлберт.
— Смешно.
— Да, и еще карикатурист.
— Медиум-карикатурист?
— Ага, но, насколько мне известно, эти две карьеры не пересекаются. Дело в том, что он еще и коллекционер.
Карлберт не дал мне задать следующий вопрос и постучал снова, а потом так сильно пнул дверь ногой, что она чуть в щепки не разлетелась. Внутри дома послышались шаги.
— Говори о чем угодно, — быстро шепнул Карлберт, — но ни слова о его весе.
— О его весе? — переспросил я.
Дверь открылась. Дверной проем заполнил собой громадный черный мужик в кожаных брюках и с кольцами в сосках. Я говорю так, потому что он был обнажен по пояс. У него было брюхо, как 'мешок медиума',[108] и глаза, как щели для монет. А еще на нем была наплечная кобура с очень большим пистолетом.
— Кей Би, — буркнул он. — Чего тебе?
— Здорово, Монтсеррат. Я привел парочку неверующих на урок истории. Мы бы хотели получить представление о твоем личном бренде истины.
Монтсеррат — с его объемом он мог бы быть островом — одарил меня одним ленивым взглядом, но его узкие глазки расширились при виде Бобби в обтягивающей маечке. Он даже облизнулся. А кто бы не облизнулся?
— Ладно, — сказал он, так и не убрав язык. — Заходите.
В крохотной квартирке вонь стояла до небес. Над заплесневелыми остатками пиццы полчища невиданных ночных насекомых бились с чешуйницей. К счастью, от этой мерзкой картины отвлекала армия фотографий, рядами заполнившая длинную стену от потолка до пола. По-видимому, это и была коллекция Монтсеррата. Это было жесткое порно — я даже не знаю, кто за пределами 'Цирка Солнца'[109] мог бы такое исполнить, — но самое занятное — на каждом чертовом снимке красовались знаменитости. Кино-и телезвезды прошлого и настоящего, политики, бейсболисты, примадонны американского театра, Флиппер…
Бобби ахнула. Я ахнул еще громче.
