но еще больше, чем удовлетворения, он жаждал объяснения поразительным откровениям слуги. С некоторым усилием взяв себя в руки, Джордан ледяным тоном объявил:
– Если вы знаете что-то такое, что могло бы смягчить мое отношение к вашей любимой хозяйке, лучше говорите сейчас, и немедленно.
Однако слуга продолжал упрямо молчать.
– Послушайте, – честно предупредил Джордан, – я сейчас в таком настроении, что, если доберусь до нее, за себя не ручаюсь. Она пожалеет, что вообще вернулась!
Старик, побледнев, в отчаянии стиснул руки, но не вымолвил ни слова. Однако Джордан, чувствуя, что Филберт колеблется и все попытки запугать его ни к чему не приведут, налил портвейна в другой бокал. И тут случилось то, что привело бы все общество не только в изумление, но и полное оцепенение, – сам герцог Хоторн протянул бокал ничтожному лакею и объявил сурово, как мужчина мужчине:
– Ну а теперь, поскольку, как выясняется, я без всякого, впрочем, намерения обидел вашу хозяйку, может быть, выпьете и расскажете, чем я похож на ее отца? Что он сделал?
Филберт с подозрением взглянул сначала на герцога, потом на бокал и медленно протянул руку.
– Не возражаете, если я посижу? Ноги болят.
– Нисколько, – как ни в чем не бывало ответил Джордан.
– Ее отец был самым подлым негодяем, которого земля носила, – начал Филберт, не замечая, как взлетели вверх брови Джордана при этом добавочном оскорблении. Сообщив это, лакей помедлил, чтобы подкрепиться вином, но, сделав глоток, поперхнулся и с нескрываемым отвращением уставился на бокал.
– Господи, – пробормотал он, – что это?
– Портвейн. Особый сорт, который делается специально для меня.
– Вероятно, потому, что никто другой его в рот не возьмет, – ничуть не смущаясь, пробормотал Филберт. – Ну и гадость!
– Боюсь, ваше мнение разделяет большинство людей. Кажется, я единственный, кто его любит. Ну так что же сделал ее отец?
– У вас, случайно, не будет немного эля?
– К сожалению.
– Виски? – с надеждой настаивал Филберт.
– Конечно. Вон в том шкафчике. Наливайте. Потребовалось шесть бокалов виски и два часа, чтобы вытянуть всю историю из упиравшегося лакея. К тому времени, как Филберт почти закончил повествование, Джордан, который почувствовал себя обязанным тоже переключиться на виски и не отстал от лакея ни на один глоток, скорчился в кресле и расстегнул сорочку, стараясь сохранить ясность мысли.
– …И вот однажды, недель через шесть-семь после смерти ее папаши, – договорил Филберт, – перед домом останавливается шикарная карета, а в ней сидят красивая дама и ее хорошенькая светловолосая дочка. Я был там, когда мисс Алекс открыла дверь, и леди – хотя какая она леди! – как ни в чем не бывало объявляет, что она – жена Лоренса, а эта девчонка – его дочь!
Джордан встрепенулся: .
– Он оказался двоеженцем?
– Вот именно. Вы бы только слышали эти вопли, когда обе миссис Лоренс сцепились! Но мисс Алекс ничуть не рассердилась! Представляете, смотрит на желтоволосую девочку и так приветливо говорит: «Вы очень милая».
Та, вторая, молчит, только нос дерет! И тут мерзкое отродье замечает оловянное сердечко на шее у мисс Алекс. Ей отец подарил его на день рождения, и не поверите, как она носилась с этим сердечком, – вечно дотрагивалась до него да волновалась, что вдруг потеряет. Девчонка спрашивает мисс Алекс, уж не отец ли подарил ей эту штучку, и когда та кивает, вытаскивает цепочку, что висела у нее на шее, – золотую, с золотым медальоном и тоже в виде сердечка!
«Он подарил мне золото! – фыркает она с таким видом, что руки так и чешутся отвесить ей пощечину. – А вам – дурацкую оловянную дрянь!»
Филберт снова выпил виски и облизал губы.
– Мисс Алекс ни слова не сказала, просто вздернула подбородок, как всегда, когда старается быть храброй, но в глазах застыло столько боли, что даже мужчина заплакал бы. И я плакал, – хрипло признался он, – ушел в свою комнату и ревел, как ребенок.
Джордан сглотнул, пытаясь протолкнуть невесть откуда взявшийся в горле ком.
– И что было потом?
– На следующее утро мисс Алекс спускается к завтраку, как всегда, и улыбается мне, тоже как всегда. Но медальона на ней нет. Она больше никогда его не носила.
– И вы считаете, что я похож на ее отца? – яростно взорвался Джордан.
– А разве нет? – пренебрежительно хмыкнул Филберт. – Разбиваете ей сердце каждый раз, когда появляетесь, и предоставляете нам с Пенроузом залечивать раны.
– О чем вы? – настаивал Джордан, пытаясь плеснуть себе виски и проливая его на стол. Но когда Филберт протянул бокал, Джордан послушно наклонил бутылку.
– Я говорю о том, как она рыдала день и ночь, когда считала вас мертвым. Как-то я увидел ее стоявшей перед вашим портретом. Она целые часы проводила у этого чертова портрета, а сама такая бледная и худенькая, почти прозрачная. И что же? Показывает на вас и говорит тоненьким дрожащим голоском, стараясь снова не заплакать:
«Взгляните, Филберт. Разве он не прекрасен?»
Филберт покачал головой и с отвращением поморщился, лучше всяких слов давая понять, что имеет собственное мнение относительно внешности Джордана.
Слегка умиротворенный поразительным известием, что Александра все-таки скорбела о нем, Джордан не обратил внимания на выразительное лицо слуги.
– Продолжайте, – велел он.
Глаза Филберта неожиданно вспыхнули гневом.
– Вы влюбили ее в себя, а она… она приезжает в Лондон и узнает, что вы вовсе не считали ее настоящей женой! Женились на ней из жалости! И хотели отослать в Девон, в точности как ее папаша свою жену.
– Она знает о Девоне? – охнул Джордан.
– Она обо всем знает! Лорду Энтони в конце концов пришлось ей рассказать! Видите ли, ваши модные лондонские друзья-щеголи смеялись над ней, потому что бедняжка не скрывала, как вас любит! Зато каждому известно было, как к ней относился муж, потому что вы не постеснялись говорить о девочке с вашей содержанкой, а уж она раззвонила всему свету! Вы назвали этот брак вынужденным… вынужденным неудобством. Унизили мисс Алекс, и она снова плакала и плакала… так горько, что сердце разрывалось. Но больше вы ничего не сможете ей сделать – теперь она поняла, что за лживый негодяй достался ей в мужья!
И, выложив все, что хотел, Филберт поднялся, поставил бокал, гордо выпрямился и с невозмутимым достоинством объявил:
– Я говорил мисс Алекс и теперь скажу: не стоило спасать вас! Пусть бы эти самые грабители сделали свое дело!
Джордан посмотрел вслед старику, на осанку и походку которого ни в малейшей степени не подействовало невероятное количество выпитого спиртного, и тупо уставился в бокал, начиная медленно осознавать причины столь резких перемен в отношении к нему жены. Короткое, но достаточно выразительное описание болезненно худой Алекс, часами не отходившей от его портрета в Хоторне, острым кинжалом врезалось в сердце. Джордан живо представил девочку, впервые переступающую порог лондонской гостиной и не умеющую скрыть свои чувства, девочку, встреченную холодным презрением, вызванным, без сомнения, нескромностью Элиз, повторившей бездумное, шутливое замечание Джордана.
Прислонившись головой к спинке кресла, Джордан закрыл глаза, охваченный одновременно сожалением и облегчением. Образ, который он лелеял в памяти – образ очаровательного, искреннего, милого ребенка, – не был ложным, ошибочным, и почему-то эта мысль затопила душу неожиданной радостью. Сознание того,
