Слова Кулькатли были столь необычайны, что трудно было поверить в них. Искони Югру охраняли её боги, никто не мог одолеть их. Югорцы были горды своей свободой и не могли представить, что когда-нибудь потеряют её. А потому признание шамана не столько устрашило, сколько изумило правителя.
- Разве наши жертвы духам были скудны? - спросил он. - За что они прогневались на нас?
- Дело не в жертвах. Просто... меняются времена. И никто, даже боги, не могут противостоять этому. Такова судьба.
Унху помолчал, скребя ногтями подбородок. Затем вдруг усмехнулся.
- Не ждал я от тебя таких слов, пам. Ты удивил меня. Но я долго живу на свете и не привык верить всему, что говорят. Сдаётся мне, это не Зарини, а другие хонтуи подбили тебя на обман. Они хотят, чтобы я сдался руси. Но этого не будет. А тебя за твой ядовитый язык я накажу. - Он устремил пытливый взгляд на шамана, но тот даже не шелохнулся.
- Уходи, пам, - приказал Унху, поднимаясь. - Я подумаю, что сделать с тобою.
Кулькатли тяжело встал и зашаркал к двери. Кан смотрел ему вслед, подмываемый желанием швырнуть чем-нибудь в спину. Сжимая и разжимая кулаки, он скрипел зубами, сопел, но всё же сдержался. Пам вышел, тихонько прикрыв дверь, и лишь тогда хонтуй схватил блюдо и с силой запустил его в бревенчатую стену.
- Недоноски, - прошипел он. - Мерзавцы. Убил бы всех. Р-раздавил бы как червей...
Глава восьмая
Унху держался ещё два дня. А потом к руси пришло подкрепление. Вернулись ушкуйники, что ходили громить югорских князьков. Кан этого не знал, и решил, что к новгородцам прибыли ратники с той стороны хребта. Глядя на далеко растянувшуюся змею санного каравана, что выдвигалась из елового перелеска на западе, Унху мысленно ругал всех хонтуев и проклинал русских богов. Предчувствие беды вплотную подступило к нему и вцепилось в глотку ледяной рукой.
Пришельцы были грязные, отощавшие, изнуренные долгой дорогой; сидя на нартах, они угрюмо озирались, как будто совсем не радовались воссоединению с земляками. Измученные олени уныло тянули нарты с поклажей, всем своим обликом походя на старых, хотя и упрямых доходяг-труповозов.
На третьих от головы обоза нартах лежал человек, накрытый лосиными и медвежьими шкурами. Пожелтевшее лицо его походило на старый пергамент, борода тряпкой висела на исхудавшем лице, а меж варежек и рукавов виднелись костлявые запястья. Трудно было узнать в этом иссечённом болезнью страдальце лихого предводителя ушкуйников. Завидев высыпавших навстречу воев, он приподнялся на локте, проскрипел злым голосом: 'Ну что, ратнички, не ждали?'. Удивлённый гул был ему ответом.
- Никак Буслай? - послышались осторожные голоса. - Чем же это его подсушило? Ни дать ни взять - анахорет из пустыни: кожа да кости.
Впрочем, товарищи его по отряду выглядели не лучше. У многих выступили на лицах багрово- синюшные пятна - признак обморожения; одежда светила дырами, сапоги и кумыши были подвязаны снизу верёвками, удерживая подошву. Оружие грудами лежало на нартах, словно мягкая рухлядь - без всякого порядка. Лишь несколько воевсохранили при себе колчаны и луки.
Над холмом разнеслись ликующие голоса, зазвучал смех; челядины бросились навстречу обозу, чтоб побыстрее распрячь оленей. Ушкуйники грудью встали на их пути, не подпуская к скотине - боялись за добро.
- Без вас, смердов, управимся. Идите лучше боярам зады подтирайте.
Ядрей вышел из шатра, подождал, пока передние нарты доберутся до крайнего чума, неспешно направился к вожаку.
- Ты что это как князь развалился? - весело крикнул он Буслаю. - Никак рану получил?
Сотник не ответил. Нарты его медленно карабкались по склону, чуть покачиваясь на рытвинах. Он подозрительно оглядывал местность и молчал.
- Пермяк наш не прибегал сюда? - спросил он воеводу, когда они поравнялись.
- А должен был? - сказал Ядрей, берясь за оглоблю.
- Удрал он. Старуху-югорку зарезал, и удрал.
- Что за старуха?
- Знахарка. Меня с того света вытащила.
- За что ж он так люто?
- Спроси его.
- Как же тебя подранили-то?
- Стрелу поймал на луговине.
- Давно?
- С седмицу будет.
- Стал быть, не скоро ещё оклемаешься.
- Как боженька даст.
Измученный олень в его упряжке вдруг заартачился, зафыркал, увязнув в глубоком снегу, и Буслай прикрикнул на возницу: - Плетьми его, мерзавца. Да покрепче!
Ратник стеганул обессилевшее животное, и олень, взревев, потянул нарты дальше.
- Забьёшь скотину-то, - укоризненно промолвил воевода.
- Забью - новую достану. У нехристей её много.
Ядрей пристально посмотрел на него, погладил бороду.
- Как управился с князьками?
- Всех под снег закопал. Дело нехитрое.
- А тамги с них снять не забыл?
- Снял, снял, не боись, - проворчал Буслай.
Воевода сурово поглядел на ушкуйника, засопел.
- Ладно, отдыхай покуда. - Он отцепил руку от оглобли иостановился, провожая нарты глазами.
Ушкуйники, наконец, добрались до стана и начали распрягать оленей. Со всех сторон к ним полезли любопытные, расспрашивали о походе, выпытывали, много ли взяли хабара. Налётчики отвечали скупо, занятые мыслями о еде и отдыхе. Боярская челядь снова потянулась к скарбу, начала шуровать там, снедаемая алчностью, но, получив несколько зуботычин, отпряла.
Возле нарт Нечая обнаружился попович Моислав. Был он в какой-то худой свите[52], берестяных онучах и дерюжных гачах[53]. На голове его криво сидел дырявый собачий треух. Прокравшись к ушкуйнику, попович затараторил чуть не на ухо:
- Из леса явились, да? От лесовиков и берегинь, да? Кащей-то смотрит-смотрит, да не высмотрит. Ервы и мяндаши всю страну замутили, подняли вой, снегом в глаза швыряют. А Христос-то и рад. Сорни- най уж нам путь освещает, Омоль реки и озёра холодом сковал. Привечают, привечают русскую силушку! Див бьёт крылом, трубит победу славянскому воинству. Волх Всеславьич глядит - не нарадуется: ужо вы, люди новгородские, пошли в дальние страны себя показать да за Святую Софию постоять. Аллилуйя, народ христианский! Скоро, скоро слово истины зазвучит по всей земле...
Нечай изумлённо обернулся, задрал бороду.
- Ты чего тут языком мелешь, трепло? Ишь ты, сынок поповский! Я ведь не погляжу на родителя твоего, врежу как следует, чтоб ум-то вправить...
Его успокоили, оттёрли от поповича:
- Ты на него не сердись, Нечаюшка. Он у нас с недавних пор в блаженных ходит. С ним поп Иванко изгнание бесов провёл, вот он с того дня и ходит.
- Я гляжу, вы тут не скучали, - пробурчал Нечай, возвращаясь к поклаже.
- Да куда уж! Веселуха стояла, что твои русальи...
