новгородской памяти ещё сидели осколки преданий о киевском князе Владимире, заточившем в поруб боярина Ставра Годиновича, но кто же теперь почитал киевского властелина? Руки коротки у нынешних-то князей добраться до новгородцев, оттого и заботы ихние, княжеские, казались жителям Ильменя чем-то далёким и чуждым. А потому, вслушиваясь в голос Завида, ратники вдруг постигали, что и на полудне живут такие же люди, говорят на том же языке, верят в тех же богов и поклоняются тем же стихиям.
Из полумрака явился Моислав Олисеевич. Растолкал сидящих, влез между ними и устремил пристальный взгляд на Савелия. Тому стало совсем не по себе. Вид у поповича был какой-то взъерошенный, по лицу гуляла глупая улыбка, он моргал, и всякий раз, когда Савка поворачивал к нему голову, растягивал губы ещё шире. И хоть молчал он, но казалось, будто говорил, причём, обращался именно к Савелию. Купец заволновался, прислушался. 'Варварин день', - зашелестело на ветру. Вздрогнув, Савелий Содкович очумело оглянулся, потом опять посмотрел на Моислава. 'Варварин день', - повторил ему бестелесный голос. Это говорил попович - одним горлом, почти не открывая рта.
И в самом деле, завтра память великомученицы Варвары, спасительницы от внезапной смерти. И что с того? Уж не намёк ли это? Не знак ли какой? Господи Боже, не дай оступиться и помоги пройти сию стезю до конца! Милосерд же Ты и всегда заступаешься за обиженных. Так накажи же недругов и возвеличь раба Твоего Савелия! Купец и сам не заметил, как начал молиться. А Моислав всё таращился на него, изводя тупорылой усмешкой.
Не выдержав, Савка встал и побрёл обратно к шатру. Не доходя шагов десять, услышал торжествующий возглас:
- А, купчина! Иди сюда, намнём бочину.
Обернувшись, увидел Буслая. Тот стоял, покачиваясь, держа в правой руке бычий рог с вьющимся из него слабым дымком - с недавних пор сотник пристрастился к сару.
- Ненавижу, - процедил Савелий.
Лицо его при этом сделалось настолько страшным, что Буслай чуть не протрезвел. Купец же постоял немного, глядя на ушкуйника, затем развернулся и продолжил свой путь.
- Деду своему, Водяному, передай - не его я, - в спину ему хрипло крикнул Буслай. - Не его...
Затем пьяно рассмеялся и, хрустя снегом, утопал к костру.
Глава девятая
Минула ночь, и мстительный порыв Савелия угас, сменившись безнадёгой и страхом. Не мог он более выносить насмешек бояр и ушкуйников, не мог всё время пребывать в тоскливом ожидании новых обид. Быть может, поездка в югорскую столицу избавит его унижений? Но как? Этого он не знал. Да и само это чувство происходило скорее от обречённости, чем из сознательного расчёта. И всё же надежда затеплилась в купце. Не зря же попович с таким придыханием молвил ему о Варварином дне. Блаженные - суть уста Господни. Знать, хотел что-то передать Савелию Бог, намекал на что-то. Ощущение своей избранности вновь посетило Савку, вдохнув в него новую жизнь. Он понял: завтра должна решиться его судьба.
Они выехали сразу после трапезы. Отец Иванко отслужил заутреню, помолился о благополучном исходе дела, и, переодевшись в мирское, вместе с воеводой и купцом отправился на санях к югорскому князю. Сани были знатные, боярские - Яков Прокшинич не поскупился, дал для порядку, чтоб югорцы сразу смекнули: едут к ним большие послы. Охрану им составляли девять воев из боярской челяди. Этих погрузили на нарты. У каждого на поясе висел меч, за спину был перекинут щит, а под тулупами позвякивала кольчуга. Шлемы с яловцами чуть посверкивали в сумеречном свечении поблекшей луны.
- Югорцы-то знают о нашем приезде или орать придётся, чтоб ворота отперли? - спросил Савелий с напускной суровостью.
- Увидят, небось, - коротко ответил мрачный Ядрей.
- Господи, спаси и сохрани, - перекрестился поп.
Дальше ехали в молчании. Городок, казавшийся таким маленьким с вершины холма, навис бревенчатым тыном, стоило новгородцам спуститься к реке. На сторожевых башенках показались одинокие лучники, над стёсанными верхушками стены поднимались жидкие дымки от костров. Студёный ветер донёс до русичей короткие возгласы югорских воев.
- Замельтешили, - хмуро сообщил Савелий.
Справа оперилась снегом мяндачная чащоба[58], слева выжженным городищем тянулась бугристая низина конурника. Олени медленно тащились вверх по склону холма, по колена увязая в снегу.
- А ты, батюшка, ещё приступом брать собирался, - проворчал вдруг Ядрей. - Вишь, снег-то какой! Олени - и те едва ползут.
Священник ничего не ответил.
Наконец, они добрались до ворот и остановились в ожидании. Со стен на них уставились безбородые вои в меховых шапках, с луками в руках.
- Ну что, отворять-то будете? - помедлив, зычно вопросил Ядрей.
Загремел засов, створы медленно открылись. Югорцы на стенах натянули луки, направили их на русичей. Те медленно въехали внутрь, озираясь и невольно втягивая головы в плечи. Один лишь воевода, подбоченясь, с показной лихостью поглядывал на чудинов.
От ворот прямиком вглубь города вела узкая неровная улица, вдоль которой торчали высокие деревянные идолы. Серебряных блюд на лицах истуканов не было - как видно, жители успели снять их, чтобы не будоражить алчность пришельцев. Низкие, полуврытые в землю бревенчатые дома со скошенными крышами смотрели на русичей крохотными окошками, затянутыми бычьими пузырями. За ними возвышались самъяхи на сваях, трепыхали ленточками священные ели и столбы с колёсами наверху. Поперёк улицы и по сторонам от ворот выстроились ратники в костяных доспехах, с пальмами наперевес. Со стен в новгородцев целились лучники.
Навстречу русичам выступил вой в собачьей шапке, поверх которой красовался медвежий череп. Он что-то произнёс, указывая на небо и поднося руку к сердцу, затем повернулся боком и, заскочив в свои нарты, сделал приглашающий жест. Ратники за его спиной раздвинулись, давая дорогу. Бородач, правивший боярскими санями, тронул оленя. Вслед за ним двинулось охранение. Так они и ехали: впереди вой с медвежьим черепом, за ним - новгородцы на санях и нартах, а последними - два десятка югорских ратников с тесаками на длинных рукоятях. Отец Иванко беспрерывно шептал молитвы и крестился украдкой, его товарищи с любопытством разглядывали домишки и изваяния божков, а Ядрей, держа ладонь в варежке на рукояти меча, ехал с таким видом, словно был хозяином этого города. Они миновали одну улочку, вывернули на другую, проехали и её, и оказались на площади, заставленной по окружности огромными идолами. По площади бродило несколько человек в драных малицах, больше никого там не было.
Ратник пересёк площадь и приблизился к воротам, за которыми возвышалась крыша обширной избы. 'Княжий терем', - понял Савелий. Ворота распахнулись, русичи проехали во двор. Там их встретила цепочка воев с копьями наперевес, выстроившихся полукругом, чтобы новгородцы не могли прошмыгнуть в сторону. Провожатый обернулся, что-то сказал русичам, показывая на избу.
- Должно, приехали, - промолвил Ядрей. - Спрыгивай, ребята.
Он сам первым слез с саней и зашагал вслед за ратником к низкой двери. Охранявшие двор вои разомкнулись, пропуская воеводу, затем снова сомкнулись, отрезав его от спутников.
- Это что ж творится-то? - заголосил отец Иванко. - Никак нехристи разделить нас хотят?
Воевода резко обернулся, бросился обратно к своим, но упёрся в выставленное острие копья. Русичи сбились в кучу, схватились за мечи. Назревала схватка, но тут дверь открылась, и раздался чей-то повелительный голос. Югорцы опустили копья. Ядрей обернулся. Перед ним стоял человек средних лет с морщинистым лицом и зачесанными назад русыми волосами. Одет он был весьма непритязательно, только разноцветный пояс с железными и серебряными побрякушками выделялся своим богатством в сравнении с поясами других югорцев. Очевидно, это и был князь. Он что-то сказал своим, и те кончиками копий
