раненых, лёжа на лапнике под открытым небом, стонало от боли и металось в горячке, угрюмые молчаливые люди ходили меж них, подбирая обломки, складывая берестяные чумы и поднося занедужившим кипяток в костяных кружках. Слышалась незнакомая речь и скрежет точила. Привязанные к колышкам олени хрумкали сухим ягелем, варилась пища в больших котлах, несколько ратников, стоя на коленях, слушали вдохновенную речь человека в поношенной лисьей шубе и истёртом треухе. Сверкая безумными глазами, человек этот что-то вещал им, размахивал руками и кривлялся.
Пам приземлился и, обернувшись волком, спрятался за бугорком. Шерсть его вздыбилась на загривке, из пасти послышалось негромкое рычание: Кулькатли наводил на новгородцев колдовской морок. Ему хотелось, чтобы пришельцы возненавидели друг друга и вновь сошлись в междоусобной сече. Лишь так мог он уничтожить неуступчивых русичей.
Заклятье его сработало. К вещуну подступил высокий человек в богатых одеждах с длинным ножом на поясе и что-то гневно сказал ему. Вещун отшатнулся, закрывшись руками, затем направил на подошедшего указующий перст и произнёс несколько слов. Ратники, слушавшие его, вскочили, повалили верзилу на снег, начали бить его кулаками и ногами, но на подмогу тому подоспели другие люди. Началась драка. Видя это, шаман удовлетворённо облизнулся - вот она, мощь югорских богов, способная придать сил слабому и лишить разума хитрого. Никто не устоит перед нею. Прячась за сугробами, Кулькатли побежал в ближайший перелесок, чтобы обойти стан с другой стороны и замкнуть кольцо ядовитого колдовства. Но олени, учуяв волчий запах, принялись взрёвывать и бить копытами. Это отвлекло дерущихся. Они расцепились, кинулись на выручку животным, несколько русичей с луками выбежало к перелеску. Шаман досадливо припал к земле. Как он мог забыть о чутком нюхе этих зверей? Непростительная ошибка. Медленно отползая, он попытался скрыться в лесу, но серая шкура на белом снегу выдала его, и скоро вокруг пама засвистели стрелы. Шаман бросился наутёк. В это мгновение распахнулись ворота югорской столицы, и оттуда вымахал отряд воинов на оленях и собачьих упряжках. Впереди мчался сам Унху с лосиным черепом на голове. Русичи, забыв о волке, бросились к оружию.
По своему обычаю югорцы не стали вступать в ближний бой, а просто забросали новгородцев стрелами. Те, совершенно пав духом, отошли к лесу, прикрываясь щитами и бросив раненых. Торжествующие чудины ворвались в стан, принявшись резать раненых врагов и валить шатры. Однако стоило им взяться за оставленных новгородцами оленей, как русичи вернулись и выбили противника с вершины. На склоне холма началась лютая рубка, новгородцы разбивали мечами югорские шлемы и доспехи, чудины поддевали новгородцев на копья, кругом стояли треск и звон, русская матерная брань перемежалась югорскими ругательствами, летали топоры и сулицы, снег превратился в бурую жижу, которую месили кожаные сапоги и меховые ерн-ваи. Постепенно славяне начали теснить югорцев к реке. Самая ожесточённая сеча завязалась вокруг Унху, который, сидя на боевом олене, работал короткой пальмой и воинственными кличами ободрял своих воев. Откуда ни возьмись прилетела сулица, и кан упал, поражённый в левое плечо. Шаман понял, что дальше медлить нельзя. Выскочив из перелеска, он поднял морду к небу и завыл. Югорцы, увидев такое, немедленно обратились в бегство: волк, воющий на поле брани - плохое предзнаменование. А русичи как падальщики набросились на раненого кана и принялись добивать его мечами. Над урёмой сгустились набежавшие из тайбалы тучи, поднялась буря, застлавшая воям глаза. Это Нум-Торум откликнулся на мольбу шамана. Новгородцы торопливо устремились обратно в стан, спеша спрятаться от непогоды в чумах, но чумы их по большей части были размётаны югорцами, и потому русичам пришлось довольствоваться наспех собранными шкурами и кусками бересты. Шаман бегал вокруг стана и выл, выл, подзадоривая небожителя Нум-Торума. Но даже и божьего дыхания не хватило, чтобы заморозить этих проклятую русь. Порыв ветра иссяк, враги как ни в чём не бывало выбрались из занесённых снегом убежищ и двинулись подбирать тела убитых. До чего же живучи эти пришельцы! - с ненавистью подумал Кулькатли. - Ничто их не берёт.
Он опять шмыгнул в ельник и затаился.
На следующий день новгородцы всё же снялись с насиженного места. Их стан был разгромлен, большая часть воев полегла в сражениях, почти все олени разбежались или попали в руки югорцев. Дальнейшая осада не имела смысла. Худо-бедно исправив несколько нарт, они запрягли оставшихся лосей, сложили разобранные чумы, и утром, спустившись с едомы на лёд, отправились в путь. Воины несли на себе огромные тюки с пушниной, впереди шли два разведчика, проверявшие крепость льда на реке. Лоси уныло брели по слуду, стеснённые тяжёлой поклажей. А шаман серым волком бежал по береговой опушке, неустанно взывая ко всем богам и духам, чтобы те не оставляли в покое упрямую русь.
Усилия его не пропали даром. Морок, неотступно довлевший над пришельцами, то и дело заставлял их сходиться в словесных перепалках, драть друг друга за бороды и хвататься за ножи. Больше всех лютовал вещун в поношенной шубе: он то обращался к ратникам с речами, то, воздев руки к небу, творил заклинания. Иногда кто-нибудь из новгородцев набрасывался на него, хотел поколотить, но остальные тут же вставали на его защиту. Спустя несколько дней русичи повязали двух своих и вырубили прорубь в реке. Одного из связанных спустили под лёд, другому перерезали глотку им и подвесили тело вверх ногами на дереве. Сделав это, новгородцы ударились в веселье, начали петь и плясать - совершенно как югорцы после жертвоприношения. Пам ухмыльнулся про себя, оценив весёлую шутку югорских богов: незваные гости, не приемля заклания людей, всё же смирились перед силой чудских духов и решились откупиться от них кровью.
Он не отставал от русского отряда. Новгородцы шли, бросая отстающих, ведомые человеком в лисьей шубе. Наблюдая за ним, Кулькатли невольно проникся благоговением перед прозорливостью богов, соблазнивших этого русича властью над людскими душами. К чему пытаться сломить новгородцев грубой силой, когда можно подчинить себе их мысли, заставить делать то, на что они никогда бы не решились, будучи в трезвом уме? Теперь, когда славяне окончательно покорились чудским демонам, югорцы могли просто взирать со стороны, как, смущённые прельщением, новгородцы избивают друг друга. Всё к тому шло, но пам на всякий случай продолжал твердить заклинания, не давая русичам вынырнуть из тёмного мления. 'Пусть захлебнутся ненавистью, - злорадно думал Кулькатли. - Пусть утонут в постоянной грызне. Ни один не должен дойти до Камня. Все лягут здесь, корчуя измену в своих рядах. Так решили боги, и никто не избегнет их кары'.
Он до того вошёл в раж, что перестал и скрываться от пришельцев, выбегал к самой кромке льда и выл, желая наслать на русичей новую бурю. Но владыка Нум-Торум отчего-то не внимал его просьбе. Тихо было вокруг, оцепенело стояли пихты, усыпанные белым пухом, и масляно скользил месяц по дымно- чёрному ковшу стылого неба. Новгородцы же, заметив волка, пускали в него стрелы. Однажды чуть было не попали, самой малости не хватило. Кулькатли поджал хвост и должен был спасаться бегством в зарослях тальника. Он бежал, оставляя за собой глубокую снежную борозду, а в окостеневшие от мороза стволы с глухим стуком вонзались русские стрелы, и слышались где-то за спиной голоса врагов. 'Что же это? - в страхе думал пам. - Неужто боги оставили меня?'. Ему пришлось уходить всё дальше и дальше в дебри беломошника, чтобы ощутить себя в безопасности. Но даже и там, в глубокой чаще ему мерещилась ненавистная славянская речь, будто слова, покинув уста, следовали за ним, подобно злым демонам- пупыгам. Кулькатли кружился и вертелся, как блохастый пёс, пытаясь отделаться от навязчивых голосов, но они не отпускали его, звучали в голове и словно издевались, упиваясь своей безнаказанностью. Наконец, обессилев этой тщетной борьбой, шаман выкатился на луговину и узрел человека.
Это был не югорец. Рваный тулуп и сбитые сапоги выдавали в нём жителя Загорья. На спине его перекатывался тяжёлый мешок, привязанный верёвкой к шее, у пояса болтался нож в дырявом тряпичном чехле. Путник по самые глаза зарос грязной рыжей щетиной, на исхудавшем лице торчали острые скулы. Очевидно, это был беглый раб, который брёл уже много дней, пробираясь на родину. Щёки его туго перетягивали уши собачьей шапки, отмороженный кончик носа кристально белел в полутьме. Увидев волка, он присел и слегка разъял потрескавшиеся губы. Правая рука его потянулась к ножу. Рваный краешек мешка перевесился через бок, и в дыре что-то блеснуло. Пам насторожился. Жуткое подозрение охватило его. Он осторожно двинулся по краю поляны, не сводя с человека пристального взгляда, а тот выставил нож и приготовился к схватке. Пам не был охотником, он не знал, как надо нападать, не умел уворачиваться от ударов. Но волчья природа дала знать о себе, и Кулькатли, оттолкнувшись задними лапами, прыгнул на незнакомца.
Человек не смог устоять, он был слишком слаб для этого. Даже проткнуть как следует ножом волчью шкуру - и то ему оказалось не под силу. Шаман подмял его под себя, потянулся зубами к глотке,
