разве в пажи его, да и то ленив безмерно и строптив, как бы конфуза не вышло. Как свадьба расстроилась, помните, зимою было дело, много вокруг него вертихвосток крутилось, да ни одной с крепкими намерениями не сыскалось. Товарец-то у нас лежалый, - поневоле ответил хозяин, пасмурно сдвинул брови. - Не в монастырь же его...
- Зря, батюшка. Отчаяние грех злой, смертный. А если бы нашлась хоть одна... вертихвостка с крепкими намерениями? Вашему жеребчику строгая наездница нужна. Чтобы и повод твердо держала, и баловать не давала и с ваших плеч сняла обузу. С глаз долой из сердца вон, не так ли? Авось укротит зверя, а если богата, так и наследству вашему не в ущерб. Умная жена посоветует ему отказаться от наследной доли, он и подмахнет потребные бумаги.
Хозяин на гостью воззрился, сглотнул слюну:
- Знаете такую?
- Как себя, - раздельно произнесла старуха. Хозяин понял намек, покосился на секретаря, оркестрантов и арапа.
- Простите, мадам, а возраст как же?
- Шестерых мужей пережила, Бог семерицу паче троицы любит. Число счастливое.
Хозяин всего раз очами повел и кулак сжал, замерли оркестранты и, как ветром сдуло арапа, секретаря и лакеев - последний скатерть вместе с посудой собрал в куль и поволок по аллее.
За голым столом без свидетелей долго говорили хозяин Харитоньева дома и Любовь Андреевна.
О чем говорили - неведомо.
Собеседники остались друг другом весьма довольны. Хозяин подхватил даму под локоток, показал 'козу' вздорной Куночке.
Бережно повел гостью к дому.
На крыльце лобызал каждый пальчик, мелким бесом рассыпался, шептал на ушко глупости, оттеснял старуху в обшитую дубом прихожую:
- Благодетельница, спасительница! Я ваш должник, а вы уж расстарайтесь. Навестите его. Пусть пообвыкнется, женского глаза ему не хватает.
- А коли и в меня башмаком запустит? - лукавила гостья, обернувшись на лестнице.
- Не посмеет, - твердо заверил вельможа и сам перед нею дверь раскрыл, сунул голову - повертел.
- Спит он.
- Дрема, дрема, ступай из дома, тетка Ненила тесто творила, вино курила. Тебя не забыла. Ночная кобыла... - бормоча под нос скороговорку-заплачку, старуха прошелестела юбками и встала посреди комнаты, будто кукла на тростях, потряхивая мудреной пудреной прической. Помедлив, скользнула к разметанной постели.
Душно в опочивальне. Табакерка рассыпалась, муха мясная в оконце тук да тук... ползет по стеклу, срывается, снова ползет, моется лапками.
Воздух стоялый, не по-летнему натоплено в мужском холостяцком логове.
Замер старший брат на пороге, сложил руки в паху, будто гробовщик или нотариус.
Ворохом сбилось полотно к краю постели. Духан, как в казарме: махорка, прелое белье, перегар, вязкие протухшие духи - на ночном столике рассыпаны осколки разбитого флакона.
Кавалер лежал на спине, как мертвяк, старые синяки на скулах пожелтели, скаталась шариками пудра, черные кудри сбились в колтун на вдавленной подушке.
На скрип дверной не поднялся, сморгнул раз-другой и неуклюже согнул колени под одеялом.
Всплыло над ним лицо старухи - да как же старухой назвать. Личико - белое ярмарочное, выморочное, с кулачок ссохлось.
Неясный образ, как из под кисеи, которой покойникам в богатых домах глаза застилают, чтоб за живыми не подсматривали.
За кем пришла?
Не ты ли, старая серая женщина на белой кобыле в утреннем березнике баловалась, щелкали косточки куриные в гриве конской, кастаньеты испанские, костка к костке, прах во прах.
