Но не больше двух глотков, - приказала старуха.
Дважды дрогнул кадык над розовым жирным кружевом с тусклой искрой.
- Улыбнись, - приказала старуха. - Шире.
Кавалер растянул губы, как пес, клык показал, влажной щекой дрогнул.
Зашлась с переливом грудастая сопранистка в кисее на авансцене, закричала красным горлом.
Дергалась в раскаленной певческой глотке мочечка язычка.
Любовь Андреевна с крахмальным хрустом подобрала парчовые юбки, встала на колени перед креслом Кавалера, вжала лоб в промежность юноши, затрясла мочалом фальшивых волос, копила слюну, ртом работала в потной мотне.
Один за другим потухали оптические стекла в зале, фальшивили смычки и свечи.
Кавалер дрогнул горлом, закрыл глаза. Обмякли кулаки на львиных подлокотниках.
Любовь отерла рот от белесого и соленого.
Как шаловливая девочка, старуха села на полу. Поиграла туфелькой на ковре. Щипнула кишмиш, как ящерка.
Зажевала ягодки, пополз по подбородку вкось кисло-сладкий сок. Любовь промакнула сухим запястьем пенистую красноту с угла губ.
Глубоко облизнула от сладкого мизинец и сказала, будто по книге прочла:
- Каирский судья Ибн-Халдон, триста лет назад писал, что в Индии водились умельцы: покажут на человека пальцем, он икнет, посинеет - и замертво валится. Осмотрят мертвеца - ребра нетронуты, а сердца в грудине нет. И вены малые и большие красными ниточками перевязаны, чтобы не кровили. Угадай, детонька, где сердце?
- Знать и не было его. - ответил Кавалер.
- Было, да колдуну под ноготь вытекло. Весело тебе, маленький?
- Весело.
Комедианты в муслине и кисее раскланялись, пал с колосников складками ветхий бархат занавеса, волнами коробилась безвкусная роспись - белые колонны усадебного дома, круглые липы, лебеди на пруду, бараньи облака.
Старший брат вошел, хлопнул дверью ложи, спросил:
- По нраву ли вам пиеса?
- Отменно, - ответила старуха, подала ему руку - старший помог ей подняться на ноги.
Кавалер восковым комом оплыл в кресле. Одна за другой подламывались, прогорая, вялые свечи в чашках шандалов.
- Видите рисунок на занавеси. - без чинов указала пальцем старуха - с моего подмосковного дома малевали. Места живописные, торфяные болота окрест, осушать дорого, да и жалко, там клюква родится и мох кровохлебка. Надеюсь, нынче летом Бог пронесет, не зтронет угодья низовой пал.
Давно хотела продавать имение. Но раздумала. Теперь мне выпало дело молодое, приданое расточать грешно до обручения.
- Верно, Любовь Андреевна, - густо смеялся старший брат, окунул было руку во фруктовую вазу, но отдернул тут же - Экая дрянь у вас тут... Все сгнило. И плесень. Лакея прибью. Дармоед!
- Никто честно работать не хочет, - поддакнула Любовь Андреевна. - Рабы нерадивы.
Кавалер кое-как поднялся, отвернулся от брата, голубой полой прикрыл расхристанную прорешку на панталонах, скомканную сорочку под живот запихнул. Слушал вполуха беседу.
- Какое же из имений ваших на занавесе изображено? - спросил старший брат.
- За Пресненской заставой, у Москвы-реки, прозвание усадьбе Студенец. - старуха улыбнулась, - Там воздух живительный, хвойный. Пруды утиные-живорыбные с кувшинками и пристанью. Оранжереи, не хуже ваших. Сад по французским образцам разбит. Вот что: в четверг я за вашим младшим бричку
