поищем. - ответила старуха.
- Что же делать?
- Ступай в дом, остынь. - приказала Любовь Андреевна. Встала против солнца, тонка, сквозна и хороша, как барышня в красном кушачке.
Тянуло с Москвы-реки холодком, дегтем и солодом.
- Иди, я переоденусь в чистое, ноги вымою и между ополосну. Сегодня свадьбу сыграем.
Ты мне две косы заплетешь на висках, как жене богоданной. И прилеплюсь я к телу твоему телом.
- А как же сговор, поп, бумаги?
- Сговор крепок. Поп запил. Бумаги ветром унесло.
- А кто же свидетелем будет.
- Спас.
- А кто венцы будет держать?
- Бес.
- А кто за стол сядет?
- Свиньи.
- А кто нам постелит?
- Пресня.
Кавалер кивнул - с безумной спорить себе дороже. И потащился в дом, отравленный гарью.
Кабы ты спустил мне, Господи, вервие с колечком - повернул бы я всю землю на сине небо, а сине небо на сыру землю: на миру бы смерти не было, и народ бы был весь жив.
Комнаты Студенецкой усадьбы паутинные, путаные, обои оборваны лоскутами, тигровый бархат и белый атлас с увядшими букетами - гирляндами, все фиалки, да жонкили, да бессмертники. Розовое дерево, старые мебельные лаки, вощаная мастика, источавшая запах мёда, яблоневого цвета и чайной плесени.
На французском полотне розы повылазили.
Сто лет назад за цветы плачено дороже денег. Деньги обесценились, розы состарились.
В одном покое стояли английские часы, маятник выпал на пол, бойная пружина заржавела.
Дальше по анфиладе рамы от картин пустые по стенам вкривь и вкось оскалились.
В третьем покое мебель кольченогая вверх ногами навалена, обивка сгнила, лопнула, подавилась войлоком, искалечены были ктиайские столики и кресла, будто топором в ярости рубили для растопки, и верно - сложен был в углу кирпичный очаг, в нем обгорелые корешки дорогих книг.
Российское верное топливо - старые толстые книги.
На подоконнике чашки дорогие костного фарфора и пекинский чайник - будто господа собрались пить чай и бросили.
Кавалер заглянул в чашечку - метнулся из пыли черный паук, покатился шариком в рукав, защекотал тонкими ножками.
Кавалер растер паука пальцами в горелой батистовой складке рубахи.
Если паука убить сорок грехов зачтется или проститься? Не помню, что московская примета гласит.
В бальной зале усадьбы ростовые зеркала - тусклые с чернетью, оправа резная жучком поточена, паркет выломан, посреди выломанного паркета окаменевшее говно, лепнина потолка черна от ласточкиных гнезд, на штукатурке нацарапана гвоздем похабщина, горлышки битых бутылок оскалились, по нищенски обнажилась дранка с крошевом.
В оконных проемах мрело небо. Проступили над садом, дрожа, белесые оспинки звезд.
Кавалер пробирался сквозь рухлядь, отваливал покосившиеся двери, пытался приладить на место лоскуты распоротых живописных холстов, отставшие штофные обои.
