– В рот-то зачем?
– От растерянности. Ну, я набрала воды, лью на вас…
– Многого вылили?
– Две кастрюли, между прочим.
Захохотали оба.
Пестель сидел с голым торсом. Ему было неловко. Пиджак, рубашка, галстук – все сушилось на батарее в ванной. Брюки Павел Иванович снимать отказался категорически.
– А зачем, зачем вас усыпляли? – сквозь смех спросила Наташа.
Павел Иванович вытер слезы:
– А чтобы доставить меня, бездыханного, в то место, где бы из меня можно было выбить информацию.
– Какую информацию?
– О том, где находятся те самые документы, которые могут сильно испортить жизнь Ивана Петровича Саморяда. Иван Петрович – смешной человек. У него совсем нет фантазии. Он действует, как герои дурацких боевиков. Не удивлюсь, если бы меня пытали утюгом.
Как бывает всегда после долгого смеха, стало грустно.
– Еще кофе хотите? – спросила Наташа.
Пестель кивнул.
– Павел Иванович, – Наташа смотрела серьезно, даже строго, – как бы вы ни старались, а в войну эту я уже вовлеклась. Давайте ваши документы, я обещаю, что они будут напечатаны в ближайшем номере моей газеты. На вас напали, и вы имеете полное право на ответный удар.
Пестель усмехнулся:
– Вы что, всерьез верите в силу гласности?
– Зачем же так серьезно? Просто мне хочется вам помочь, и я могу вам помочь, вот и все. – Наташа задумалась. – Впрочем, если вы боитесь, что публикация этих документов и вам тоже принесет вред, тогда, конечно…
Пестель закурил:
– Дело не в этом. Эпоха гласности, Наташ, кончилась: слышимость подвела. Сегодняшняя пресса – это разносчик слухов, создатель кумиров на пустом месте, что угодно – только не борец. Для серьезной борьбы есть другой путь, куда более эффективный.
– Вы знаете какой?
– Конечно. Есть одно оружие, которое никогда не подводит, используя которое невозможно промахнуться. Это деньги… – Пестель отхлебнул кофе. – Мне так смешно, когда говорят о национальной идее в России, ей-богу. Да есть уже эта идея формулируется просто: деньги. Как уничтожить Саморяда? Легко. Перекупить несколько государственных человек, которые перестанут закрывать глаза на то, на что они закрывали их раньше. И тогда они внимательно вчитаются в те документы, которые я им предоставлю, и сделают правильные выводы… Вот так все просто.
– У вас нет денег? – с искренним удивлением спросила Наташа.
– Да нет, с деньгами у меня все очень хорошо. Я же работал с Саморядом. Беда в том, что документы находятся в таком… как бы это сказать?.. сложном месте, и я пока совершенно не понимаю, как их оттуда можно достать.
– А вы расскажите мне, и я обязательно что-нибудь придумаю. Уверяю вас. Колитесь! – Наташа пыталась изображать радость.
Получалось кокетство.
Пестель поднялся и попытался обнять Наташу. Она выскользнула:
– Расскажите, расскажите.
Пестель снова сел. Смотрел удивленно:
– Наташенька, я и так излишне нагло пользуюсь вашим добрым ко мне отношением.
Хотел еще что-то добавить, но не стал.
Сидели молча. С улицы раздавались крики пьяных: в Москве была ночь.
Вдруг Наташа опять расхохоталась.
– Что такое? – удивился Пестель.
– Какие мы с вами дураки, Павел Иванович! Мы вас так долго будили, а на дворе-то ночь. Ну, не абсурд? Будить человека в два часа ночи? Спали бы себе, да и все. Чего же вы теперь делать-то будете?
– Думать, – совершенно серьезно ответил Пестель.
– Ну, если вы не хотите рассказывать мне ничего интересненького, я вам постелю на кухне – лежа думать приятней, согласитесь. А сама, с вашего позволения, пойду спать. Завтра – трудный день: допрос в прокуратуре. Кстати, у вас тоже.
Наташа только легла, а уже медленно и застенчиво открылась дверь ее комнаты.
Пестель вошел. Сел на край кровати.
Наташа натянула одеяло до подбородка, привстала.
Пестель протянул к ней руки, погладил по лицу.
Наташа отстранилась:
– Паша, Пашенька, дорогой мой, ты пойми… Ты мне очень нравишься, очень. Правда. Но я не могу.
– Почему? Мы ведь взрослые люди.
Было темно. В свете уличных фонарей, долетавшем в квартиру, два человека казались неясными, блеклыми, готовыми вот-вот растаять тенями.
Наташа говорила тихо, но темпераментно – ей ужасно не хотелось обижать Павла Ивановича.
– Я не могу тебе всего объяснить, Паш. Не требуй от меня. Не могу. Дело не в тебе, дело во мне…
Боже мой! Ты можешь жить здесь столько, сколько тебе надо. Я хочу помогать тебе всем, чем могу, и это будет для меня большая радость. Но мы не можем быть любовниками, Паш, не можем никогда!
– У тебя кто-то есть? Какой-то француз. Я слышал, он звонил.
– Господи, если бы ты только знал, зачем мне нужен этот француз, – вырвалось у Наташи.
В темноте люди почему-то говорят шепотом. И они тоже шептали. И оттого разговор казался очень интимным: беседа близких, едва ли не родных людей – в темноте, в спальне, шепотом.
– Но если тебе проще считать, что у меня есть кто-то, считай, – продолжила Наташа. – Хотя это не так. Просто существуют обстоятельства, которые сильнее нас.
– Неправда. Нет таких обстоятельств. Разве только смерть.
– Не мучь меня, Пашенька, я умоляю тебя, не мучь. Я не вольна… Не знаю, как тебе объяснить… Не могу… Боюсь… Может быть, когда-нибудь… Потом когда-нибудь…
– Что же тут объяснять?
Скрипнула кровать. Павел Иванович поднялся.
– Все, что ты сейчас подумаешь, это неправда. Ты стал очень дорог мне за эти дни, так и знай. Но…
– Так скажи мне правду.
Наташа молчала.
Павел Иванович постоял минуту, потом вышел.
Прошло минуты три, и хлопнула входная дверь.
Наташа уткнулась в подушку и зарыдала. Что ж это такое: каждую ночь рыдания!
НАТАША
Проснулась, конечно, поздно.
Первой мыслью было: я потеряла его навсегда. Потом подумала: «Это во мне говорит та, другая, здоровая. А я, нынешняя, должна радоваться: ура! я потеряла его навсегда!»
Радость не рождалась.
Наташа очень хорошо знала, что, когда приходит любовь, бороться с ней бессмысленно. Любовь всепоглощающа. Она сильнее всего. Если это любовь, то нет такой силы, которая может ее остановить. Кроме смерти, пожалуй.
«Вот смерть и остановила», – решила Наташа, с ужасом понимая, что ужасно хочет видеть Пестеля. Все понимала Наташа. И про собственное состояние. И про бесперспективность отношений с Пестелем. И даже
