Жану позвонила и подтвердила – подтвердила, блин! – время и место встречи.
А потом пошла и зачем-то – вот уж настоящий бред! – взяла с полки книжку про декабристов, посмотрела портрет Пестеля.
Декабрист Пестель на Павла Ивановича не был похож вовсе. Он был явно зануден и закомплексован. К тому же агрессивен. Правильно его повесили: нечего революции устраивать и будить кого не просили. Однако этот неприятный революционный Пестель напоминал Павла Ивановича, и от этого казался более симпатичным.
Наташа боялась себе признаться, что с появлением Пестеля в ее жизни появилась радость. Странная, истеричная, слезливая, к тому же бесперспективная и бессмысленная. Но ведь радость, а не тоска.
На столе лежала повестка в прокуратуру. И это значило, что сегодня она увидит Павла. Они пойдут куда-нибудь и поговорят. И он все поймет. Конечно, про свою болезнь она не расскажет, никогда не расскажет. А он и не станет требовать. Он просто поймет, и все. И они будут дружить. Ходить, взявшись за руки, как подростки. Хотя подростки сейчас уже так не ходят. Ну, не важно. Как дети. Говорят, перед смертью старики становятся как младенцы. Вот она и…
Про смерть думать не хотелось. Вообще думать не хотелось – хотелось говорить.
С кем?
Ритка отпадает. Начнет рассказывать, как у них там с Цветковым все хорошо. Наташа, конечно, порадуется за подругу, но сейчас хотелось чего-то другого.
Вот пришел бы сейчас Семен Львович… Он бы наверняка рассказал ей что-то очень важное, по-умному ей все объяснил и успокоил.
Он же обещал появляться, как только будет нужен. Он нужен! И где же он?
Наташа даже выглянула в окошко, посмотреть, не сидит ли он сиротливо на скамеечке. На скамейке сиротливо сидела кошка – существо, конечно, приятное, но для разговоров не приспособленное.
Наташа открыла шкаф: пора было одеваться.
Задача, которую ей предстояло решить, была невообразимо сложна и, казалось, неразрешима. Надо было одеться, с одной стороны, строго – для похода в прокуратуру. А с другой стороны, так, чтобы чувствовать себя уверенной, общаясь с Пестелем…
Глаза Наташи сощурились, она прицелилась, как охотник.
Перед дверью кабинета следователя Наташа на всякий случай включила диктофон и положила его сверху сумочки.
Конечно, Цветков вряд ли захочет наезжать на прокуратуру. Но вдруг? Нынче направление политических ветров столь часто меняется, что нужно быть готовым ко всему.
Следователь Коростылев, с которым Наташа познакомилась в больнице, на этот раз был в форме и казался еще более красивым, но от этого не менее уставшим.
Он задавал бессмысленные, как казалось Наташе, вопросы. Коростылеву скучно было их задавать. Наташе – скучно отвечать. Так и беседовали.
Наташа решила хоть немного себя развлечь.
– Если вам так неинтересно вести это дело, зачем же вы им занимаетесь? – спросила она. – Разве можно делать работу хорошо, если она вам настолько скучна?
Следователь поднял на нее свои красивые глаза, помолчал мгновение и спросил беспристрастно:
– Значит, вы точно видели, что у стрелявшего отклеился один ус?
– Если вы не можете ответить на мой вопрос как следователь, то ответьте хотя бы как мужчина. Нехорошо быть настолько невежливым с дамой. Или для следователя прокуратуры есть единственный пол: свидетель?
Наташа села, положив ногу на ногу, сумочку положила сверху, чтобы лучше записывалось.
Следователь неожиданно перегнулся через стол, схватил сумочку, выхватил магнитофон, вынул из него кассету, сломал, бросил в мусорную корзину, а сумочку снова положил Наташе на колени.
Все это молниеносно и с улыбкой.
– Что вы делаете?! – вскочила Наташа. – Я буду жаловаться!
– Кому? – продолжал улыбаться следователь Коростылев. – Кому в России можно жаловаться на правосудие, что вы такое говорите? А вы, значит, решили времени даром не тратить и заодно материальчик накропать. Стыдно, Наталья Александровна! Да и опасно.
Наташа опустилась на стул, вскинула глаза.
– Что глядите? Хотите, я вас сейчас арестую за что-нибудь?
– За что? – удивилась Наташа.
– Найду за что. За взятку. За неуплату налогов. За наркотики в вашей сумке.
– У меня нет… – начала Наташа, но инстинктивно прижила сумку к груди.
Коростылев не дал ей договорить:
– Бросьте вы, Наталья Александровна. Надо будет арестовать – что-нибудь всегда найдется. Вот вы сейчас хотели меня подставить, да? Просто так подставить, ни за что. А ведь я вам не буду мстить. Мне, знаете, как легко вам отомстить? А я вот не буду.
– Очень благородно. – Наташа поняла, что ей действительно становится страшно.
– Вот вы – журналистка, да? Вы бы и написали лучше о том, почему прокуратуру поставили в такие условия, когда нечестным быть проще, чем честным. Вот вы ко мне шли как к врагу. А я, между прочим, поставлен вас защищать. И защищаю, как могу. А вы меня не любите… – Он перегнулся через стол, посмотрел на Наташу в упор: – Почему вы меня не любите? – Он снова сел. – Почему вы все нас не любите? Как же мы будем вас защищать, если вы нас все так не любите?
Наташа помолчала и спросила:
– А вы сможете раскрыть? Ну, все это дело… Вы не думайте, я вас как частное лицо спрашиваю, у меня ведь второго диктофона нет.
– Я знаю, что у вас есть и чего у вас нет, – произнес Коростылев печально. – Дело, считай, раскрыто: там ничего такого сложного нет. Теперь отправим начальству и будем ждать дальнейших указаний.
– Указаний о чем?
– Куда дальше дело двигать… – Коростылев вздохнул. – Или не двигать. А напоследок я знаете что вам скажу? Вы попробуйте даже неприятных людей полюбить. Ага. Это вам надо, пожалуй, даже больше, чем, скажем, мне. А то вы, журналисты, злые такие… Смотрите на мир зло, а потом людей пугаете. Ну, в смысле читателей, зрителей…
Уже у самой двери Наташа не выдержала и зачем-то спросила:
– Сейчас к вам Пестель придет на допрос. Вы его долго допрашивать собираетесь?
Коростылев поднял глаза от бумаг:
– Во-первых, я не собираюсь его допрашивать вовсе.
– Как это?
– Я собираюсь снимать с него свидетельские показания. Если бы, скажем, я вас допрашивал, вы бы от меня ушли совсем в другом настроении. Если бы ушли… Это во-первых. А во-вторых, свидетель Пестель у меня уже был.
– Как – был? – Наташа почувствовала, что у нее подкашиваются ноги.
– Он попросился раньше. И я, между прочим, пошел ему навстречу. Гуманно поступил.
Наташа читала в каких-то книжках – стихах, кажется, – что, когда дорогой человек уезжает из города, город превращается в пустыню.
Но когда она вышла из прокуратуры на улицу, город, наоборот, показался ей отвратительно густонаселенным. Вокруг нее торопилось огромное количество людей, и все казались тошнотворно деловыми и омерзительно счастливыми. Наташа с ужасом поняла, что, если бы у нее сейчас был пулемет, она, не раздумывая, расстреляла бы всех. И ее бы тоже расстреляли. И, слава богу, все бы закончилось.
Идти ей было совершенно некуда. Она и шла в никуда.
Болезнь навалилась на нее душным одеялом. Стало тяжело дышать. Она смотрела на витрины магазинов и думала, что еще вчера – буквально вчера – можно было зайти купить какую-нибудь шмотку, и жизнь вроде как приобретала смысл. А сегодня это сделать уже невозможно, бессмысленно, глупо…
Бабушка взяла ее за руку:
– Вам плохо?
