любит мутантов. И он убьет тебя, если будет знать, куда ехать.
– Ты останешься здесь? – спросил я.
Она оглянулась на Ефима.
– Воевода не возьмет меня в поездку с такой раной. Я… Мы еще увидимся? Если ты выживешь? Наверное, нет. Молчи! – она коснулась пальцами моих губ, когда я собрался заговорить. – Может, мы еще увидимся, а может, нет, но я желаю тебе удачи. Прощай.
Опираясь на палку, она пошла назад. Ефим посторонился, пропуская ее, скользнул по мне ничего не выражающим взглядом и шагнул следом.
Глава 17
Трициклы ехали со скоростью, которой караван Миры мог только позавидовать. К склону Крыма выдвинулись четыре машины – по словам механиков, из семи трициклов путь к Донной пустыне могли выдержать лишь они, да и то неизвестно еще, как поведет себя один из них.
Этот трицикл ехал последним, теряя масло через дыру в картере. Самый большой вместо решетки, где стоял пулемет на треноге, нес решетчатый короб с лавками, высоко приподнятый над багажником. На трициклах поменьше сидели по три человека: водитель, за ним гетман с берданкой и пулеметчик на решетке. Под ними ремнями крепилась поклажа.
Изрыгая дым, машины пронеслись через пустырь, объехали Кладбище и свернули на север, оставив далеко по левую руку древнюю эстакаду, которую я едва разглядел в бинокль, вытребованный у Лонгина.
Воевода сидел на широком кожаном сиденье с гнутой трубой вместо спинки. В железном коробе над их головами разместились я, Ефим и совсем молодой смуглый гетман, которого все называли Геном. Оружия мне не дали, но и приковывать не стали.
Кладбище пропало из виду, мы ехали по пологому скосу, впереди виднелись развалины небольшого поселка, наполовину занесенные песком. Солнце катилось к горизонту – то есть к обрыву, за которым начинался склон горы Крым. Где-то там двигались Мира с омеговцами, там же были кочевники и древняя военная машина, застрявшая в трещине под склоном.
Ветер бил в лицо. Я обмотал голову тряпкой, которую раздобыл в лагере гетманов перед отъездом. Развалины приближались, сверху было видно, что это остатки небольшого поселка домов на двадцать, с треугольной асфальтовой площадью в центре и тремя расходящимися от нее улицами. Дальше раскинулась пустошь, границей которой служил крутой склон Крыма. В бинокль я видел, что слева от площади стоит длинный двухэтажный дом, вдоль которого тянется ряд канализационных люков без крышек.
Лонгин, обернувшись, показал в сторону поселка, и я кивнул. Воевода наклонился к водителю, передал ему приказ, и наш трицикл, вильнув, стал обгонять тот, что ехал первым. Придерживаясь за скобу, Лонгин выпрямился на подножке. На спине его в ножнах висела кривая сабля, на ремне по бокам – два больших двуствольных пистолета с крупными собачками и плавно изогнутыми толстыми рукоятями.
– Дальше – Арка! – прокричал он, снова повернувшись.
– Да! – крикнул я в ответ.
– По ней вниз спустимся?
– Да!
– А потом?
– Я покажу.
Помедлив, он крикнул:
– Скажи сейчас. Если что-то случится в дороге, мы не будем знать, куда ехать.
В этом предложении было столько прямолинейной солдатской хитрости, что я, не удержавшись, протянул руку через борт короба и похлопал его по отнюдь не стариковскому, крепкому широкому плечу.
– Под твоей защитой, воевода, со мной ничего не случится!
Лонгин дернулся, будто собрался выхватить саблю и отсечь мне кисть. Ефим схватил меня за рукав и заставил убрать ладонь.
Воевода сел. Мы почти обогнали первый трицикл, наш водитель привстал и что-то прокричал над лобовой броней – выгнутым листом железа со смотровой прорезью. Другой, в круглых темных очках на резинке, кивнул, поворачивая к поселку, после чего мы снова начали отставать от его трицикла.
– Всем такие очки надо было выдать, – проворчал я, протирая слезящиеся от ветра, дыма и пыли глаза.
Сзади раздались негромкие взрывы – один, второй, третий, – и все мы, кроме водителя, обернулись. Последний трицикл замедлил ход. Взрывы не смолкали, каждый сопровождался струей дыма и искрами, бьющими из-под сиденья.
– Не выдержал мотор, – сказал Ефим.
– Теперь нас одиннадцать, а не четырнадцать, – заметил я. – А у Миры не меньше двадцати людей.
Трицикл встал, водитель выпрямился на подножке и скрестил высоко поднятые руки, показывая, что для его экипажа путешествие закончено. Наши машины мчались дальше, не снижая скорости.
Ефим что-то сказал Гену, тот пересел подальше и отвернулся. Старшина придвинулся ко мне, просунув штык-нож карабина в узкую прореху между прутьями пола, упер в них ствол, положил на приклад локти и сказал:
– Лада хотела ехать с нами. Но я уговорил воеводу не брать ее.
Я молчал, не понимая, почему он заговорил со мной. Ефим в упор глядел на меня, и вдруг я сообразил, что суровая неподвижность на его лице показная, а на самом деле он не очень-то уверен в себе. Да и совсем молодой… ну, как я. Хотя, пожалуй, все же нет. Взрослость человека зависит от его жизненного опыта, а я за свою жизнь повидал многое. И хотя лет нам было примерно одинаково, разница между мной и Ефимом заключалась в том, что он очень хотел казаться старше, чем был на самом деле, а я и был старше, чем выглядел.
Сузив глаза, старшина положил руку мне на затылок и притянул мою голову к себе. Он, наверное, хотел сделать это по-мужски, широким властным жестом, но получилось неубедительно.
– Может, ты не Марк, не управитель Херсон-Града, но она страдает из-за тебя, и поэтому я тебя все равно не люблю, – зло проговорил он. – Но я люблю ее. Поэтому когда мы приедем к машине, когда ты будешь больше не нужен, я очень постараюсь, чтобы ты погиб.
Я отпихнул его локтем и сбросил руку с шеи.
– Лонгин хочет меня убить, Мира тоже, Марк мечтает о моей смерти, теперь ты еще… Слишком вас много. Ты меня вообще не интересуешь, старшина. Катись подальше со своей любовью.
На лице Ефима заиграли желваки, он сцепил зубы так, что мне показалось – сейчас между ними проскочит искра. Я отвернулся, услышав хриплое тявканье.
Мы приближались к поселку. К трициклам вылетела небольшая стая песчаных шакалов, и один с ходу прыгнул на водителя головной машины. Грохнул выстрел, зверя отбросило назад, он с визгом покатился в пыли. Открыли огонь другие гетманы, Ген тоже начал стрелять. Несколько мгновений вокруг грохотало, запах пороха мешался с тяжелым духом солярки, над трициклами взлетали дымовые облачка, ветер уносил их прочь – а потом оставшиеся в живых шакалы с воем разбежались.
Колеса застучали по стыкам присыпанных песком бетонных плит, и водители снизили скорость. Машины катили между двумя рядами одинаковых серых построек, я мог заглянуть в окна, за которыми открывались просторные пустые помещения. Сквозь трещины в полах пробивалась чахлая трава.
Мы въехали на треугольную площадь. По правую руку шла поросшая колючкой канава, по левую – длинное приземистое здание, перед которым тянулся ряд открытых канализационных люков.
Водитель первого трицикла глянул назад, воевода подал знак увеличить скорость – гетман кивнул и снова пригнулся за листом брони. Машины начали разгоняться, когда что-то появилось из-за дальнего конца здания.
Сначала я решил, что это какой-то зверь… но ни у одного крымского мутафага нет трех сваренных вместе, торчащих вверх выхлопных труб, извергающих клубы вонючего черного дыма, по сравнению с которым сизые отрыжки наших двигателей казались нежным утренним туманом над рекой.
Машина напоминала животное, потому что ее покрывали меховые шкуры, прибитые прямо к капоту и
