— Ну, помогайте! — Карлик вонзил острый скол доски в землю.
Я прикинул, что Чак ушёл копать могилу ещё до того, как Лука Стидич умер — была в этом какая-то циничная расчётливость, — но вслух ничего не сказал.
Почтарь, оказавшись снаружи, совсем сгорбился, прикрыл глаза и накинул на голову капюшон, стянув его края шнурком.
— Чем копаешь? — глухо пробубнил он. — Вот этим, этим сподручнее.
Монах расстегнул хламиду, распахнул полы. Под ней на ремешках висело много всего, и среди прочего — небольшая раскладная лопатка. Пока Почтарь отстегивал её, я спросил у Чака:
— Сколько у тебя ножей и патронов? Дай мне их.
— Ножи? Ползуна тебе в зад, а не ножи, — откликнулся он. — Я без ножиков своих как без пальцев. Два их у меня — и ты ни один не получишь. А патроны — ладно, бери…
Хауда и один из пистолетов Луки остались внизу. Взяв патроны, я пересчитал их и сунул в карман куртки. У меня нож, у Чака их два, у Юны кинжал. Да гарпунер Почтаря… хотя его, скорее всего, можно не считать. Вон как монах жмурится и морщится на свету.
Доска Чака и лопата Почтаря со стуком ударяли в каменистую землю. Юна спустилась в вестибюль станции, а я, отойдя немного в сторону, залез на опрокинутую железную тумбу.
И понял, что гул мотора стал громче. Он приближался.
Я поспешил обратно, увидел, что могила почти готова, и сказал:
— Прячемся, едут.
Мы с монахом и Чаком залегли за тумбой.
— Юна! — позвал я.
— Что? — откликнулась она, высунувшись из пролома.
— Слышишь мотор?
— Сюда едут?
— Да. Мы спрятались, не выходи пока.
Гул стал громче.
— И ещё, — добавил я, — погляди, что у жреца под плащом. Нам сейчас всё пригодится. Когда назад пойдёшь, патронташ его захвати.
На улице показался автомобиль. Он сильно отличался от сендеров, которые я видел у кетчеров и монахов: если те напоминали багги, то этот больше смахивал на угловатый микроавтобус. Весь покрыт клёпаными листами железа, с плоской крышей и далеко выступающим вперёд прямоугольным капотом. Окна закрыты броней, вместо лобового стекла — щель между горизонтальными шторками.
Чак приподнялся, разглядывая его, и сказал:
— Медведковские, некроз им в печень.
По периметру крыши были наварены железные штыри, к которым крепились штанги ограждения. За ними прятались люди, во все стороны торчали стволы ружей и обрезов. Овальные листы металла наполовину прикрывали небольшие для такой тяжёлой махины колеса. Этакий броневик кустарного производства. Он явно не предназначался для передвижения по серьёзному бездорожью, скорее уж для ведения боевых действий в городских условиях. Вернее, в условиях городских развалин. Из выхлопной трубы валил дым, двигатель громко гудел, звук этот далеко разносился по пустынной Москве.
Давя кусты, броневик проехал мимо станции.
— Это ничейные территории, — тихо сказал Чак. — По крайней мере, так было, когда меня в последний раз заносило сюда. Чё они тут патрулируют? Что-то непонятное происходит… Почтарь, э?
— Не знаю, не знаю, — откликнулся тот. — Я наверху не хожу, я внизу хожу. Идёмте, пока назад не поехали, жреца похоронить надо.
Броневик свернул вправо — я не помнил точно, как называлась та улица на краю Измайловского лесопарка, кажется, как и станция, Первомайской — и пропал из виду за деревьями.
Из пролома показалась Юна, в руках её были патронташ, холщовый мешочек и ремень с ножнами для кинжала.
Мы встали. Подойдя к нам, девушка сказала:
— Это кошель Луки, в нём пять золотых. — Она достала монеты. — Два тебе, Разин, два Чаку. Тебе я должна ещё три, так?
— Вроде того, — кивнул карлик, забирая деньги.
— А тебе ещё пять, наёмник. Почтарь… — Девушка повернулась к монаху. — У меня остался один золотой, и если…
— Не надо, не надо, — затряс он головой. — Зачем деньги под землёй?
— Ты не пойдёшь с нами?
— Нет! — Почтарь сразу заволновался, засопел, сгорбился больше прежнего. — Не для меня тут всё, не люблю, плохо… светло, солнце как светит, а?
— Чего? — переспросил Чак. — Пасмурный же день. Не, я вообще не понял, так а куда ты пойдёшь? Назад, что ли?
— Назад, назад, — согласился монах. — Вниз, а куда ж ещё?
— Да как тебе сказать… — Чак широко махнул рукой. — Вокруг куча направлений, куда можно идти. Вот с нами, к примеру. А внизу мутанты. Сожрут тебя.
— Не сожрут. Проберусь, пролезу. Дрезину надо починить, рычаги… Я пройду, смогу, я такой.
Глядя на его сутулую фигуру, крысиное личико, маленькие цепкие ручки и бегающие глаза, я подумал: да, монах именно такой. Без нас, шумных и говорливых, он тихо пролезет под носом у мутантов, починит свою дрезину и растворится в темноте туннелей.
— Но куда нам теперь? — спросила Юна.
— Там, — Почтарь показал в сторону, куда уехал бронированный автомобиль, — колесо, большое такое, знаете?
— Я знаю, — кивнул Чак. — Вокруг понтоны и дома на сваях, рыбари там живут.
— Точно, точно, колесо на том краю кратера, от него дальше идёт Соколиная речка. А на этом…
— Соколиная? — перебил я, и все посмотрели на меня. — Почему она так называется?
Почтарь развёл руками:
— А может, потому, что до Погибели так это место называлось. Трещина там от кратера идёт, вот тебе и речка. По ней почти в центр Большой Московии приплыть можно.
«Правильно, раньше так называлась гора», — хотел сказать я, но не сказал.
— Ну и вот, — продолжал монах, — а на этом берегу застава Храма. Там братья с оружием, всегда пять-семь человек дежурят, братья мои, монахи. Люберецкие кормильцы туда подводы для Храма привозят: мука, хлеб, картофель… Подряд у них от Ордена. На заставу привозят, а дальше братья сами уже.
— Но сейчас весь кратер затопило, — напомнила Юна.
— Верно, верно! Мимо заставы окружная дорога идёт. Когда сухо, когда вода на дне только, по дороге братья товар кормильцев дальше в Храм везут. А в сезон дождей, когда затопит, на то баркас имеется. Братья на нём плавают на другую сторону, мимо колеса и по речке дальше. Он и сейчас у заставы должен быть к причалу привязан. Они вас и переправят на баркасе, а? — Он вдруг с тревогой оглядел нас. — Плавать-то никто из вас не боится?
— Я — нет, — сказал Чак как-то чересчур уж решительно. Мы с Юной покачали головами.
— Ну вот и хорошо, и правильно. Потому что я боюсь очень, — признался монах. — Так вот в Храм и попадёте.
— А нам обязательно через этот кратер переправляться? — спросил я. — Может, лучше обойти?
— А как же! — Почтарь даже руками всплеснул. — А куда ж ещё? Обойти! Ишь удумал! На севере руины, шлак спёкшийся, мутафаги там, волки-панцирники, ползуны. Дорог вообще нет. Там не пройти вам, а вернее, может, и пройти, но долго слишком. День, два, три… А с юга обходить — не-е… Воды там много, болота между домами, отрава в воздухе, задохнётесь. А не задохнётесь — к сроку всё одно не поспеете в Храм. На баркасе скорей всего выйдет. Потому идите осторожненько, бандитов только стерегитесь. Сами видали машину ихнюю. Ну что, пора жреца хоронить? А то плохо мне, голову кружит на свету и тошнит, эх! Отвык, отвык от поверхности, почитай, больше сезона наверх не совался.
— Хорошо, — сказала Юна Гало, застегивая ремень с ножнами на поясе. — Давайте похороним
