дня донские казаки начинали шнырять по станице и в ее окрестностях в поисках того, чем можно поживиться после вчерашнего боя. Банально мародерствовали. Затем заполняли станичный майдан и начинали митинговать. Резолюции таких митингов имели главным тезисом одно: «Сами с усами! Никто нам не указ! Власть – советам казачьих депутатов! Нам и советы создавать не надо. У нас сход – совет!» Вот такие резолюции на своих митингах в то время принимали на тихом Дону. И напрасно командование Добровольческой армии пыталось доказать донским казачьим атаманам и старшинам, что большевики церемониться с ними не будут. Где там!
Один человек из числа казачьих лидеров Дона осознавал весь трагизм положения. Это был покончивший с собой атаман войска Донского Алексей Максимович Каледин. Атаман не смог пережить переход на сторону красных некоторых казачьих полков. Накануне своей гибели на заседании донского правительства он заявил о «бесцельности продолжения борьбы и сопротивления». Его же преемник атаман Краснов позорно ввязывался в союз с немецкими оккупантами, завладевшими почти всей Украиной и теперь стоящими перед порогом Кавказа – Доном. Протрезвление придет. Но придет оно поздно. Да и протрезвев от иллюзий на короткое время, уже стоя на подступах к Москве, донское казачество, опять со своим «сами с усами», преисполнилось желанием вернуться на милый сердцу Дон. Протрезвление атамана Краснова – талантливого беллетриста перетекло в сотрудничество с нацистами. Вот тебе и беллетристика!
Весна на Кубани выдалась холодной. Была середина марта 1918 года, но стояла погода, свойственная скорее поздней осени. Днем заливали дожди, к вечеру подмораживало, ночью вдруг возвращался зимний холод. Какие муки испытывали усталые, изможденные длительными переходами люди! Какие душевные муки терзали души неопределенностью, которая казалась уже безысходностью! Ледяная вода дождя не текла – она пронзала тонкими струйками тело. Попадая за воротник, она прострелами пробегала по спине, стекала по ногам в разбухшие сапоги. И эти без того неподъемные от налипшей грязи сапоги постоянно пополнялись водой, стекавшей с тела.
Пользуясь особым, теплым отношением к себе генерала Маркова, Суровцев по собственной инициативе выдвинулся вперед с пятью всадниками. Четыре офицера – два пехотных поручика и два таких же пехотных подпоручика – были неважными кавалеристами. Случись им рубиться с настоящей кавалерией, при первых же взмахах настоящих конников руки и головы этих всадников полетели бы под копыта лошадей, которые тоже были не кавалерийские. Лошади были куплены у казаков еще на Дону за большие деньги. И продавались донцами по принципу «на, Боже, что нам негоже».
К полудню большими хлопьями повалил снег. Суровцев подошел к реке и занялся поисками переправы, острая необходимость в которой, понимал он, возникнет сразу же при подходе основных сил. Несколько раз он и его спутники пытались перейти на другой берег. Продрогшие и замерзшие не меньше, а даже больше людей лошади, фыркая и, казалось, съеживаясь, раня ноги острыми осколками льда, отламывали ледяные забереги бурной реки, не раз и не два входили в воду. С большим трудом Суровцев отыскал брод. Он оказался рядом с разрушенным мостом. Трудно было даже понять – то ли его сломали люди, то ли сама разлившаяся река снесла мост своим половодьем.
На берегу, занятом неприятелем, их обстреляли со стороны небольшого хутора из трех-четырех хат. Дым из печных труб и манил, и дразнил, и злил одновременно. Тело с новой силой терзал холод. Ледяные объятия одежды рождали страшное ожесточение и злобу на врага. Сил для атаки было недостаточно. Не хватало еще нарваться на настоящую кавалерию. Суровцев повернул свой малочисленный отряд назад к реке. На противоположном берегу уже другие конные добровольцы тщетно искали брод. Они в точности повторяли то, что два часа назад проделывали полковник Суровцев и его подчиненные.
На своем берегу он застал передовые части офицерского полка генерала Маркова и самого генерала, который еще издали понял, что брод найден.
– Ваше превосходительство, разрешите доложить, – обратился Суровцев к Маркову.
– Сергей Леонидович, брод в ста метрах выше по течению реки, справа от разрушенного моста. Глубина до полутора метров. На том берегу хутор. Судя по плотности огня, обороняют его силами численностью примерно около взвода. По всему берегу аванпосты. Есть пулеметы. Продвинуться вглубь счел преждевременным ввиду важности сведений о найденной переправе, – доложил Суровцев.
– Благодарю вас, полковник, – крепким рукопожатием ответил обычно крайне сдержанный на похвалу генерал. – Вот что, голубчик, моим именем соберите, сколько найдете, конных и захватите мне этот хутор.
И снова мучительная переправа на неприятельский берег. Лошади, отдуваясь и фыркая от холода, спешили выбраться на противоположный берег. Всадники сколь ни пытались поднять ноги выше уровня воды, все равно цепляли ее сапогами. Боль, порожденная ледяным холодом, схватывала коленные суставы. Кое-кто, точно желая быстрее прекратить свои мучения, или погибнуть, или же быстрее добраться до тепла, ринулся в реку пешим порядком. Ледяной поток прошел от носков сапог, через голенища, через причинное место прямо к горлу. Добровольцы, кто по пояс, а кто и по грудь, оказались в воде. Смельчаки выдыхали последний теплый воздух из своих тел. Дышали на выдох. «На издохе», – подсказывает русский язык. Точно ошпаренные кипятком, а не ледяной водой, люди выскакивали обратно на берег.
Атаковали хутор под сплошной завесой снегопада наскоро собранной конницей. Атаковали как-то по- волчьи. Молча. С единой мыслью: поскорее добраться и убить всех, кто там находится. Хотелось быстрее оказаться в тепле и в несказанном уюте казачьей хаты. Не было ни сил, ни желания кричать «ура». Не доскакав пятидесяти метров до хутора, Суровцев вместе с убитой под ним лошадью полетел в грязь со снегом. Перепачканный с головы до ног, встал, но не сразу пошел к хутору, где уже начинался бой, а некоторое время постоял, глядя на умирающее животное. «Надо пристрелить, чтоб избавить от мучений», – почти буднично подумал он. Подошел. Вынул из кобуры револьвер. Вставил ствол в ухо животного и выстрелил. Эта была уже пятая за войну лошадь, павшая под ним. По сути дела, эти благородные животные пять раз за последние годы спасали его от смерти. Бой был скоротечный. Красногвардейцы стали выбегать из теплого жилья, когда боевое охранение было подчистую изрублено наступавшими. Выскакивая из хат, одеваясь на ходу, они попадали под белогвардейские пули. Ожесточение достигло такой силы, что ни одного, даже раненого, пленного к приходу Суровцева уже не было. Самой отборной бранью перепачканный весенней грязью Сергей разразился в адрес подчиненных. Но отнюдь не милосердие вызвало гнев молодого полковника. Сведения! Сведения, будь они неладны! У кого теперь узнать, сколько сил у неприятеля? Кто скажет, чего ожидать при дальнейшем наступлении?
– Всех коней к мосту, полк переправлять верхом и на крупах! – отдавал приказания генерал Марков.
Папаха генерала странным образом сохраняла свою белизну среди окружающей крови и грязи.
По двое на одной лошади люди медленно переправлялись через реку. Попытались перетащить артиллерийское орудие, но, точно взбунтовавшись, кони опрокинули пушку. Брань. Вопли. Задержка переправы. Новая беда. Вражеская артиллерия начала обстрел. Разрывные снаряды, в то время их называли артиллерийскими гранатами, ложились по снежному полю. По реке вставали столбы ледяной воды. Крики раненых людей. Ржание лошадей.
«У костра из обломков телеги пытаются отогреться полтора десятка добровольцев. И никакой обстрел не может их отогнать от слабого, при таком снегопаде и сырости, огня. Вражеский снаряд разрывается точно посередине костра. Головешки, искры и растерзанные взрывом человеческие тела разлетаются по окружности от небольшой дымящейся воронки. Вопли, стоны и крики раненых», – вспоминал очевидец об этой переправе.
– Ведь наш же брат, офицер, руководит огнем, – заметил помощник Маркова полковник Тимановского.
– Яйца этому брату оторвать бы! – хлестко бросил Марков.
Полк генерала Маркова, по численности, как уже говорилось, равный батальону, оказался в полном одиночестве перед станицей. Конница, направленная в обход с правого фланга, не смогла переправиться через реку. Отряд генерала Покровского, который должен был атаковать станицу с юга, вообще не двинулся с места. Он «счел невозможным двигать по такой дороге и в такую погоду свой отряд».
– Авиатор! – с самыми матерщинными эпитетами ругал его Марков.
