комиссаров, и за несколько дней от советской власти в Сибири остались, как говорится, рожки да ножки...
Томские большевики, в основном начальство, не дожидаясь второго выступления офицерского подполья, погрузились на два парохода и отбыли в неизвестном направлении. С одним из этих пароходов покинул город и чекист Павел Железнов. Как моряк, он был одним из ответственных за эвакуацию по воде.
После переворота Пепеляев занял должность начальника Томского гарнизона и приступил к формированию Средне-Сибирского корпуса. Командуя созданным им корпусом, за три летних месяца он с боями проделал путь в три тысячи верст от Томска до Забайкалья, где на станции Оловянной соединился с казачьими частями атамана Семенова. Среди 3793 офицеров, составлявших 58 процентов от общей численности этого соединения, был и Александр Александрович Соткин. Вместе с Пепеляевым он проделал этот путь, и судьба его сделала очередной резкий поворот.
Глава 20. Обратный путь
Трудно сказать, чем могли бы закончиться для Соткина и Ахмата эти события начала лета. В течение недели в Томске было арестовано не менее десяти человек из руководства города, а также несколько работников городского управления НКВД. В городе работала большая группа сотрудников краевого управления НКВД, специально прибывшая из Новосибирска в Томск. По городу прокатилась волна арестов, как это было в 1937 году. Также было проведено несколько крупномасштабных облав и таких же масштабных обысков в Заисточье и Черемошниках. Два самых криминальных и неблагополучных района города были прочесаны чекистами и милицией несколько раз. Томичи сначала думали, что пошла еще одна волна репрессий, но спустя неделю в городе опять заговорили о золоте Колчака.
Как это было двадцать лет назад, Александр Александрович Соткин почувствовал, что его снова, как волка, обложили со всех сторон. Уголовный мир очень быстро связал аресты, облавы, обыски, а также разговоры о золоте с появлением в Томске Соткина. Соткин понял, что уголовники его сдадут органам без зазрения совести, чтобы купить относительный покой. И кровавый разговор с ворами был впереди. Но всем скоро будет не до мифического золота. Ну нашли слиток у кого-то из начальства! Ну опять было изъято при обысках сколько-то золотых монет царской чеканки! Кто сказал, что это и есть легендарное золото адмирала Колчака? Мало, что ли, коммунисты-руководители понахапали за прошедшие годы? Цыгане. Уголовники. Да мало ли к кому в руки могло попасть большое количество золота! Всполошились. Нашли повод.
Уже засобирались восвояси новосибирские чекисты. Вновь назначенные, вместо арестованных, чекисты томские занялись другими делами, вздрагивая при любом воспоминании о проклятом золоте, поиски которого в очередной раз стоили жизни их товарищам. Но и Соткину нужно было как-то устраивать и решать свою дальнейшую судьбу. Он выполнил поручение Суровцева, но был абсолютно убежден, что на этот раз бывшему генералу-белогвардейцу вырваться из рук чекистов не удастся. Лубянка не то место, из которого, как говорится, с чистой совестью на волю. Будь ты хоть трижды святым, а оттуда не выйдешь! «Сатана там правит бал», – мысленно пропел музыкальный Соткин эпитафию Мирку-Суровцеву словами бессмертной оперы Гуно. Затем, вспомнив о репрессированных за эти дни чекистах и должностных лицах, со зловещей улыбкой добавил: «Люди гибнут за металл...»
В то утро Соткин вооружился двумя «наганами», взятыми у Ахмата. Положил револьверы и запас патронов к ним в ящик с плотницким инструментом. Устроившись с помощью своей сожительницы Надежды в жилищно-коммунальный отдел плотником, он за последний месяц уже примелькался в не столь большом городе. Вид мастерового человека с деревянным открытым ящиком в руках не вызывал ни у кого подозрения. Кто бы мог подумать, что на дне его, под набором долот, рубанками, ножовкой и пилами, под гвоздями, обернутыми в замасленные тряпицы, в таких же тряпицах покоится оружие и патроны к нему. Побрился и помылся с утра. Надел свежее белье. Как перед боем. Так он встречал утро 22 июня 1941 года, воскресенье.
Интересное свойство человеческой памяти. Два дня того десятилетия все очевидцы всегда вспоминают как солнечные и безоблачные. Но если весенний день 9 мая 1945 года остался в памяти как солнечный день долгожданного окончания войны, то летний, воскресный день 22 июня 1941 года, день начала этой войны, тоже запомнился как солнечный. Человеческая память непроизвольно зафиксировала четыре последовавших военных года как годы пасмурные, малосолнечные, с очень холодными зимами. В Томске 22 июня, говоря языком метеорологов, была переменная облачность, о чем неоспоримо свидетельствуют сделанные в тот день на улицах города фотографии. Между тем очевидцы продолжают утверждать, что был солнечный день. Соткин смотрел на мир трезвыми глазами реалиста и циника. День для него был пасмурным.
Надежда – уже знакомая нам буфетчица из чайной и сожительница Александра Александровича – завела оладьи. Она выглядела очень счастливой. Она и была счастлива. С появлением в ее жизни Соткина Надя изменилась даже внешне. Похорошела. Мало того, из ее жизни пропал ненавистный участковый милиционер Лугинецкий. Будучи женщиной неглупой, она связывала его арест и исчезновение с твердым обещанием своего нового любовника избавить ее от постыдного сотрудничества, попросту говоря – от доносительства на всех, кто посещал чайную. Но что самое важное, от измотавшей всю душу и тело еще более постыдной обязанности удовлетворять мужские потребности милиционера. Она не забыла два криминальных аборта, которые ей пришлось делать из-за этой скотины. Аборты в стране были запрещены. Правда, деньги для этого участковый милиционер дал. Но чего стоили эти криминальные, без всякой анестезии аборты женщине! А Соткин всего лишь попросил ее сказать участковому, что она якобы слышала разговор двух пьяных посетителей о каком-то золоте полярника. Что к чему – и не сразу поняла-то она. К ней потом явились какие-то двое в военной форме. Спрашивали. Она слово в слово повторила то, что говорила Лугинецкому. «Да, были какие-то два мужчины. Да, говорили. Да, передала Лугинецкому. Да, именно так один и сказал: „золото полярника“. Да какие приметы? Два шаромыги... Ни до, ни после тех двух пьяниц не видела». Если появятся, то сразу же пообещала сообщить куда следует. Надежда в отличие от более эрудированных чекистов, конечно, не знала, что адмирал Колчак был не только врагом советской власти, но и полярным исследователем. Как и не могла знать то, что на квартире Лугинецкого при обыске нашли несколько золотых монет царской чеканки. Предположительно это были монеты из спрятанного белогвардейцами клада.
– Куда вы, Александр Александрович? Оладушки сейчас подойдут, – обратилась она к сожителю. Она обращалась к нему на вы, подчеркивая свое уважение, признательность и самые нежные чувства. Она была влюблена. Мало того – беременна. И точно знала, что беременна именно от Соткина. И впервые в жизни ей хотелось родить ребеночка. Она еще не сказала этого ему. Точно боялась сглазить.
– Пойду калымну... Деньги на дороге не валяются. Перегородки замастрячу. Семья на две семьи делится... До вечера не жди, – закурив папиросу, отвечал Соткин.
– Да вы бы хоть в воскресенье отдохнули, Александр Александрович, – не желая расставаться с возлюбленным, не отпускала его Надежда. – Или уж подождали бы. Я вам с собой оладушек заверну.
Завтракать Александр Александрович не хотел по той простой причине, что боялся получить пулю в живот на сытый желудок. Фронтовой опыт не забывается. А мысль о том, что стрелять сегодня, возможно, будут и в него, он допускал. Ему предстояла встреча с опасными, бывалыми людьми. Соткин поцеловал женщину в щеку, от чего она вся вспыхнула изнутри. Никогда до встречи с ним не было у нее такой реакции на мужские прикосновения. Да и мужчин таких, обходительных и при этом сильных и надежных, она не встречала.
– Да вы скажите хотя бы, когда вернетесь, – с придыханием попросила женщина.
