мозг говорившего. Он не успел взвыть от боли. Не менее страшный удар ногой в живот оборвал стон, отбросил вышедшего человека к стене и согнул пополам. И еще один смертельный удар по седьмому позвонку на шее. И еще раз для верности в основание черепа. Тяжелое тело безжизненно рухнуло на крыльцо. Оглянувшись по сторонам, Соткин втащил мертвое тело в подобие прихожей, скорее похожей на тамбур, стараясь не испачкаться кровью. Он убрал с крыльца ящик с инструментами. Закрыл входную дверь на щеколду. Свет из крошечного оконца едва-едва освещал пространство. Глаза Соткина, привыкая к полумраку, различили какие-то ведра, стоящие на полу. Здесь же был нехитрый хозяйственный инвентарь в углу и пустая рассохшаяся кадка. Рядом обитая войлоком дверь. Александр Александрович рывком ее отворил.
Он сразу попал в помещение, служившее кухней и столовой одновременно. Два дверных проема вели в разные комнаты дома. У печки, скрестив руки на груди, стоял рослый мужчина. При виде Соткина, вооруженного двумя «наганами», руки его непроизвольно поползли вниз.
– Ну-ну! Обвисни. Вольно, вольно, Щуплый, – недобро улыбаясь, проговорил Соткин.
Уголовник по кличке Щуплый бросил вопросительный взгляд на человека, сидящего за столом, который, как казалось со стороны, ничему не удивился. Это был сам пахан Водяной. Кличку свою он получил за большие, навыкате, водянистого цвета глаза. Водяной медленно опустил, а затем поднял веки – получилось, что медленно кивнул не головой, а глазами.
– Да ты, Сота, совсем, гляжу, забурел, – спокойно произнес Водяной, будто ничего необычного и не произошло.
Зная, что преданный Щуплый будет защищать Водяного до последней возможности, Александр Александрович точно спровоцировал телохранителя. Он на секунду повернулся к Водяному, точно желая сказать ему что-то. Этой секунды хватило Щуплому, чтобы выхватить нож и метнуть его в Соткина, который был готов к нападению. Шаг в сторону с разворотом – и выстрел. Финский нож почти наполовину вонзился в деревянную оштукатуренную стену. Одновременно с этим револьверная пуля пробила череп Щуплого. Даже не оглянувшись на убитого, плавно, как кошка, Соткин подошел к Водяному и приставил горячий от выстрела ствол «нагана» ко лбу.
– Говори, – спокойно приказал он.
Но его сейчас заботила не предстоящая речь Водяного, а тот четвертый человек, о котором предупредил Гусь и который был где-то в доме и теперь, вероятно, приходил в себя от произошедшего.
– Ты крутую волну по Томску поднял, Сота. Правильно люди говорили, мутный ты, – сглотнув слюну, сказал Водяной.
Напряженным слухом Александр Александрович уловил едва слышный скрип половиц в одной из комнат. Кто-то крался в кухню-столовую. Желая скрыть эти едва слышные поскрипывания половиц, Водяной громко продолжал:
– Ты же понимаешь, что правила тебе не избежать при таком раскладе? Давай-ка присядь да побазарим. Спрячь шпалера, спрячь от греха подальше.
Соткин мягко отстранился от Водяного.
– Все, все спрятал, – приговаривал он, убирая один из револьверов в карман и медленно опускаясь на корточки. – Вот и нет шпалеров. – Соткин с корточек плавно лег на спину ногами к комнате, из которой раздавались едва слышные шорохи.
Рука с «наганом» была вытянута в направлении дверного проема. Секунда – и в проеме возник Милашка, молоденький вор и сожитель Водяного. Милашка с «браунингом» в руке только и успел просквозить взглядом по кухне-столовой. Рука с пистолетом, следуя за взглядом, описала ровную линию над головой Соткина. Выстрел Александра Александровича отбросил молодого педераста обратно в комнату, из которой он только что вышел. Пуля попала в сердце. Бывалый Водяной попытался было встать из-за стола, но такой же опытный Соткин опередил его. Рывком, со спины он вскочил на ноги и кулаком свободной левой руки отправил Водяного обратно на табурет в углу за столом.
– Значит, сдал меня, паскуда? – усаживаясь напротив Водяного за стол, спросил Соткин.
– Ох и натерпишься ты, когда братва тебя на ремни резать начнет.
– А я тебя даже в живых оставлю, если расскажешь, что конкретно про меня легавым настучал. Или не стучал, скажешь?
– Ты контрик, потому греха на мне нет. Закон наш знаешь. Вор с политикой не вяжется. А ты, раз с золотом Колчака связан, то всяко-разно – контра. Лучше сам расскажи про рыжье. Расскажи. Мы же не чекисты. Поделишься золотишком, глядишь, и простится тебе все. Ведь ты же беляк гольный!
По воровским понятиям уголовный мир страны не считал зазорным сотрудничать с органами, если дело касалось осужденных по политическим статьям. Осужденный по статьям уголовным Соткин не подходил под категорию политических, но разговоры о его прошлом среди воров велись. В конце концов все пришли к выводу, что Соткин сел в тюрьму по уголовной статье лишь для того, чтобы избежать статьи еще более страшной – «бандитизм». Впервые в России такая статья появилась после Гражданской войны. Потом исчезла, чтоб появиться уже в новой России. При такой юридической квалификации после революции людей расстреливали на месте при малейшем подозрении, не доводя дело даже до видимости и подобия суда. Но бандит есть бандит. Бандиту в отличие от «честного вора» терять нечего. И с такими людьми даже уголовники предпочитали не связываться, если он, этот человек, воровские «законы» признает и уважает.
– Поделись, Сота. Поделись рыжьем. Сколько его? Поди, и тебе и мне хватит. Много золота Колчак припрятал? Тебе одному столько всяко-разно не переварить.
– Эх, Водяной, Водяной. Полвека ты прожил, а таких вещей не понимаешь. Не твоего ума это золото. И не моего ума, по совести говоря. Оно мне-то всю жизнь искалечило, провались оно пропадом, а скольких оно угробило и еще угробит, и думать страшно.
Кто-то стучал в двери с улицы. Водяной не без надежды посмотрел в окно, но входная дверь была в стороне и ничего не было видно. «Гусь стучится», – понял Соткин. План дальнейших действий сложился сам собой. Жестокий и коварный план. Читатель уже понял, что автор при всем желании не может писать о Соткине как о «рыцаре без страха и упрека». Соткин встал и отправился открывать дверь. Выходя, боковым зрением уловил непроизвольное движение Водяного в направлении мертвого Милашки. Активный гомосексуалист Водяной даже на воле предпочитал мужчин женщинам, что в уголовной среде часто воспринимается как должное при наличии хотя бы слабого влечения и к женщинам.
– Это я... Гусь, – раздался голос из-за двери.
– Входи, – тихо приказал Соткин и, втащив Гуся в помещение-тамбур, сразу закрыл за ним дверь.
– Ну что тут? – спросил шепотом Гусь.
– Хорошо тут. Душевно, – улыбаясь в полумраке, ответил Александр Александрович. Гусь споткнулся о мертвое тело.
– Сан Саныч, грех-то какой!
– Праведник нашелся. Твое дело телячье. Обосрался и стой! Жди, когда подотрут!
Он опять рывком распахнул дверь и с силой втолкнул Гуся в комнату. Раздались выстрелы. Как и предполагал Соткин, за время его отсутствия Водяной вооружился «браунингом» убитого любовника Милашки и, не жалея пуль, стрелял наудачу. Отсутствие боевого опыта сделало свое дело. В горячке Водяной даже не соображал, в кого стреляет. Соткин же, опять выпустив всего одну пулю из «нагана», наповал сразил Водяного. Без какой бы то ни было паузы он вытер рукоятку своего револьвера носовым платком и вложил его в еще горячую руку мертвого Гуся. «Это, конечно, лишнее», – подумал он о стертых отпечатках пальцев. Но уроки Мирка-Суровцева он помнил и проверил жизнью. Хладнокровно оглядев страшную картину учиненной им бойни, с другим револьвером в руке он отправился сначала в одну, а затем в другую комнату. Больше в доме никого не было. Аккуратно переступая через трупы, чтобы не наступить в кровь, прихватив ящик с плотницкими инструментами, он вышел из дома. Мирно пели птички. Звук выстрелов вряд ли кто-нибудь слышал, но кровь на крыльце красноречиво говорила о том, что в доме разыгралась драма. На кровь слетались мухи. Примерно через час или два, а может быть, и позже, сожительница Гуся хватится благоверного. Возможно, и до завтрашнего дня никто убитых не обнаружит. Гостей к Водяному всегда ходило не много.
