посетила Константинополь; приняла христианство. Правила Древнерусским государством в годы малолетства своего сына Святослава Игоревича и позднее, во время его походов. В 968 году руководила защитой Киева от печенегов. Канонизирована русской православной церковью.
Кстати, в клейме под номером 10 я вижу эпизод с лодками. И в истории Ольги есть нечто подобное. Типа вражеских послов принесли к ней прямо в ладьях, и прямо в ладьях всех поубивали. В пользу этой же версии говорит тот факт, что в клеймах сюжет с убийством и похоронами повторяется несколько раз. А Ольга как раз мстила за убитого мужа. Как вам?
— То есть ты считаешь, что на иконе изображены князь Игорь и его жена Ольга. Та самая, которая принесла на Русь христианство, так? — уточнил Иван.
— Ничего я не считаю, — поспешно открестился я. — Это просто первое предположение, которое стоит проверить. А у вас есть другая версия?
— Есть, — кивнул Али.
— Дело в том, — заторопился Иван, не желавший, чтобы у него отбирали славу первопроходца, — что на иконе, экспонируемой в Третьяковской галерее, всадники, именуемые «Борис и Глеб» держат в руках небольшое знамя. Мы стали искать подобные изображения. И нашли икону, где знамя вполне различимо.
Тут на знамени имеется крупный и совершенно отчетливый Георгиевский крест.
— Согласен, что знамя вполне различимо, — согласился я, разглядывая положенную мне на колени репродукцию. — Однако, судя по названию, это совсем другие святые.
— А по композиции те же.
— Не убедительно.
— Все равно версию стоит проверить. Если в одном случае на иконе могли приписать святым чужие имена, то почему подобное не могло повториться на другой иконе?
Словом, мы предположили, что это Великий князь Георгий (Юрий) Всеволдович, причисленный к лику святых, и его жена.
— Стоп-стоп. Как я понимаю, вы проводите прямую аналогию между Георгиевским крестом, Георгием Победоносцем и Георгием Всеволдовичем. А это совсем не очевидно.
— Не очевидно, — печально согласился Али. — Именно тут мы и закопались. Иван сейчас усиленно читает книги Носовского и Фоменко. А я штудирую «Историю государства Российского» Карамзина. Усилий много, результата пока нет.
— Понял, — сказал я, захлопывая книгу и вставая. — Сейчас всем спать, а утром я доведу до вас новое задание.
— Солдафон, — буркнул Иван без особого, впрочем, недовольства. Поспать он всегда был здоров.
Глава 5
8.15. Курский вокзал. Напутственный хлопок Артема по плечу. Краткая напутственная речь на тему «Хватит тухнуть перед компьютером». И вот пригородная электричка уже мчит наших приятелей в славный город Владимир.
Некоторое время просто осваивались. Вертелись на сиденьях, глазели в окно…
— Слышь, а тебя не ломает ходить по церквям? — не вытерпел, наконец, Иван.
— В смысле «не ломает»?
— Ну, в смысле ты же мусульманин, а церкви, куда мы пойдем, православные… Или у вас тоже веротерпимость?
— Вообще-то терпимость, но ты прав. Когда я был маленький, мне казалось, что христиане — это неверные. И относился соответственно. А отец, когда это заметил, велел мне пойти в церковь и купить там свечи. Помню, я тогда очень удивился: зачем ему свечи, он же и так может… Но раз отец велел, пошел. Вот так я первый раз был в церкви.
— И как впечатления?
— Ничего страшного.
— Ну молодец…
Некоторое время молчали, глядя на пробегающий за окном пейзаж. Потом Али спросил:
— А твой отец кто?
Иван некоторое время молчал, как бы не услышав вопроса. Только чуть вздернул плечо, отгораживаясь. Потом шмыгнул носом и неохотно признался:
— Он погиб.
— Прости. Давно?
— Мне было пять лет.
Иван снова сделал паузу, не отводя неподвижного взгляда от монотонной полосы леса, бегущей вдоль железнодорожного полотна. Потом, как бы через силу, продолжил:
— Ты знаешь, я его почти не помню. Он был механиком на атомной подводной лодке, а там ресурс хода такой, что они могут хоть целый год не всплывать на поверхность.
В общем, дома отец почти не бывал, да и был я тогда еще слишком маленький.
Но помню, как однажды мы ездили на острова — у отца был свой катер. На обратном пути поднялся ветер, взметнулись огромные волны. Наш кораблик против них казался маленьким, как спичечный коробок против горы.
Было очень страшно. Мама и я сидели в рубке, а отец стоял у штурвала и смеялся. Он вообще был веселым, но в тот раз (я потом понял) он смеялся для того, чтобы нам было не так страшно.
А потом он начал во весь голос декламировать «Песню о буревестнике». Наш катер то ухал глубоко вниз, то карабкался отважно навстречу очередной, вздымающейся волне, вода перекатывалась по палубе, ударяла по крыше рубки, а отец, напрягая голос, кричал нам сквозь гром моря: «То волны крылом касаясь, то стрелой взмывая к тучам, он кричит, и — тучи слышат радость в смелом крике птицы. Силу гнева, пламя страсти и уверенность в победе слышат тучи в этом крике. Он кричит, пророк победы: «Пусть сильнее грянет буря!».
Голос у Ивана подозрительно задрожал, и он совсем отвернулся к окну.
Но через минуту он справился и продолжил почти спокойно.
— Ты знаешь, раньше мне было обидно, что он так рано умер. Бросил нас с мамой. А потом я понял, что он иначе не мог.
— Расскажи, — тихо попросил Али.
— Ну, это совсем короткая история, — Иван криво улыбнулся. — Нам с мамой прислали письмо, где было всего несколько фраз. Во время боевого дежурства лодки в одном из отсеков начался пожар. На атомной подводной лодке это неограниченное повышение температуры.
Те, кто там был, побежали в соседние отсеки, и пожар, следом за ними, перекинулся туда. Тогда капитан со своего мостика заблокировал люки этих трех отсеков так, чтобы открыть их ни изнутри, ни снаружи было невозможно.
Люди, которые остались внутри, были обречены.
Как нам потом сообщили, мой отец был единственным, кто побежал не от пожара, а навстречу ему.
В последний момент, он открыл люк своего отсека — трое успели выскочить, а он нырнул туда.
Не знаю, зачем он это сделал. Такой пожар на подлодке погасить в принципе невозможно, но он был механик, и, может быть, он думал, что сумеет что-то предпринять…
Те, кто остались внутри сначала очень кричали.
