представилась, оказалось, что сравнивать не с кем и не с чем. Персонажа, занявшего в 1985 году кабинет Громыко на 7-м этаже высотного здания на Смоленской площади, нельзя было назвать его преемником. Это был один из сторонних людей, представитель тех расплодившихся в эпоху судорожных реформ дилетантов, которые не имели понятия о том, чем им предстоит заниматься на очередном посту. Главным для них были не интересы страны, а одобрение «хозяина» (такого же дилетанта, как и они сами), стремление импонировать именитым иностранным коллегам, поразить мир готовностью перевернуть все вверх дном в сфере внешней политики великой державы, впечатлявшей до сих пор всех партнеров умением выстраивать свое поведение на международной арене продуманно, последовательно, концентрированно и эффективно.
Слов нет, перемены были нужны стране, степень внутренней напряженности в которой не могла не беспокоить всех, кому было дорого благо Отечества. Необходимо было кончать и с затянувшейся холодной войной, не нами развязанной и вредной для нас. Неудивительно, что лозунги внутреннего обновления и возрождения, а также углубления разрядки, с которых началась перестройка, встретили отклик и поддержку со стороны большинства населения, в том числе со стороны всегда критически настроенной интеллигенции. К середине 80-х годов на Советский Союз одновременно обрушилось множество кризисов, больших и малых, значительных и менее существенных, но все из той категории, что неизменно вызывают раздражение, недовольство и возмущение граждан. У каждого кризиса были свои причины и, следовательно, свой индивидуальный способ преодоления. Требовалась умелая терапевтическая стратегия, тщательно продуманная комплексная программа воздействия на занедуживший организм, точно рассчитанные дозы соответствующих болезням медикаментов. Однако взявшиеся за восстановление здоровья пациента лекари стали глушить его лошадиными дозами снадобий, полезных, может быть, для других больных и при других обстоятельствах, но губительных в данной конкретной обстановке. Продуманная программа действий была заменена «методом тыка», прогноз последствий – радостной констатацией: «Процесс пошел!» При этом оставалось совершенно безразличным, о каком именно процессе идет речь и куда вывезет кривая. Вместо излечения получилось обострение, болезнь перешла из вялотекущей стадии в накаленную драматическую фазу, перспектива кончины пациента стала вполне осязаемой. До поры до времени самозваные медики могли делать вид, что все идет «по плану». Как в известном анекдоте, когда лечащий врач спрашивает родственников покойного: «Больной перед смертью икал?» и, получив утвердительный ответ, заявляет с удовлетворением: «Тогда все в порядке!» Истина, однако, заключается в том, что, как отмечает Н.А. Нарочницкая, «реформы привели к деиндустриализации и демодернизации страны»[14]. Е.М. Примаков уточняет: «Общие потери российской экономики за время проведения либеральных реформ 1992-1998 годов превысили более чем в 2 раза потери советской экономики в годы Второй мировой войны»[15]. А если к этой цифре приплюсовать еще ущерб, нанесенный экономике страны в ходе горбачевских реформ 1985-1991 годов, получится совсем мрачная картина.
Влияние подобной «перенастройки» на внешнюю политику СССР оказалось чрезвычайно болезненным, так как именно в международных делах убежденность в решимости партнера всерьез защищать свои интересы играет едва ли не большую роль, чем наличие у него возможностей для этого. Подобную убежденность, сложившуюся у наших партнеров под влиянием уверенной линии Громыко, подрывало забегание вперед новых советских руководителей и их энтузиазм в плане готовности идти на уступки в переговорах. Известный публицист Максим Соколов различает три формулы улучшения отношений между странами: коалиция, когда налицо очень сильный общий противник; разрядка, когда при сохранении соперничества стороны решаются отступить от опасной черты, за которой возникает угроза потерять контроль над развитием событий; капитуляция, когда одна из сторон осознает безнадежность своего положения и надеется через сдачу позиций получить хотя бы на первое время более или менее «почетные» условия мира[16]. В середине 80-х годов прошлого века у СССР и Запада не было общего врага типа нацистской Германии, война с которой создала в свое время условия для организации глобальной антигитлеровской коалиции. В то же время наличествовала и развивалась разрядка, предотвращавшая опасность прямого столкновения ядерных держав. Таким образом, у СССР и в помине не было нужды капитулировать. Тем не менее под лозунгом торжества общечеловеческих ценностей вожди перестройки взяли курс именно на капитуляцию. У прошедших огонь, воду и медные трубы западных политиков поначалу даже возникли подозрения, что они имеют дело с особо хитроумной и коварной тактикой Кремля. В интервью американскому журналу «Ньюсуик» в октябре 1986 года канцлер ФРГ Гельмут Коль сравнил Горбачева с Геббельсом на том основании, что они оба «талантливые демагоги»[17]. Однако постепенно на Западе стала крепнуть надежда, что лидер перестройки собирается делать, о чем говорит, и в результате многое, если не все, удастся получить от СССР по «нулевому тарифу». «Заслуги» западных политиков, о которых трубят сегодня авторы славословящих их биографий, состояли на деле лишь в том, что они не упустили шанс воспользоваться подброшенными им возможностями.
Деструктивный эффект новой политики советских верхов сразу сказался в практическом плане. Во- первых, началась бесконечная реорганизация самой дипломатической службы – прежде всего центрального аппарата МИД, а затем и посольств. В результате силы и внимание дипломатического состава переключались на второстепенные организационные вопросы и отвлекались от главного – от проблем определения и защиты национальных интересов в стремительно меняющейся (в том числе и вследствие поспешных решений Москвы) обстановке. Дезорганизации подверглось и германское направление в рамках МИД. При Громыко, которому проблемы отношений с обоими германскими государствами докладывались лично, ответственность за этот участок нес целиком 3-й Европейский отдел с референтурами по ГДР, ФРГ и Западному Берлину (помимо германских дел отдел занимался и Австрией, которая также не была «чужаком» в германском контексте). В отделе сложился коллектив высококвалифицированных специалистов по всем аспектам ситуации в обеих Германиях, а также в особой политической единице Западный Берлин с ее сложными проблемами и немалыми возможностями. У этого коллектива были твердые представления насчет того, как можно и как нельзя поступать в германских делах. При новых порядках у отдела отобрали восточногерманскую республику, включив ее во вновь созданное Управление социалистических стран Европы, где она вошла в отдел Польши и ГДР. В результате такого внутриведомственного «раскола Германии» была утрачена единая система контроля за развитием событий на германском пространстве, а замедленность принятия решений, свойственная любым бюрократическим структурам (акцентированная в советской действительности еще и необходимостью дополнительного согласования с партийными органами), превзошла все разумные масштабы. Также по этой причине реакция Москвы на нарастающие кризисные явления в ГДР отставала от реальной обстановки в республике, как правило, на целую эпоху.
Во-вторых, всей дипломатической деятельности был придан совершенно несвойственный ей конвульсивный и скоропалительный стиль. Создавалось впечатление, будто Москва решила завоевать мировое первенство в качестве наиболее активного проповедника христианской морали в политике. Она приступила к тому, чтобы постоянно формулировать предложения, направленные на перевоспитание «несознательных» западников в духе библейских десяти заповедей. Формальной целью значилось закрепление разрядки и партнерских отношений с Западом, но сбалансированность в плане взаимного характера уступок сторон по большей части отсутствовала. Считалось, что важен «добрый пример», которому партнеры будут поневоле следовать. Ударение ставилось не на заботе о том, чтобы результатом текущих переговоров, начавшихся еще в доперестроечные времена, не стало дальнейшее ослабление внешнеполитических позиций страны (из столь широко разрекламированного как «успех миролюбивой политики Советского Союза» Заключительного акта Хельсинки 1975 года Запад сумел, как показала последующая практика, извлечь существенные односторонние выгоды), а на количестве и «всеохватности» обращений, воззваний, речей лидера на темы мировой политики, которые должны были продемонстрировать несравненную открытость и активность советского руководства. От дипломатов непрерывно требовали «свежих» идей для новых внешнеполитических «инициатив», которые оглашались, не дожидаясь ответа партнеров на предшествующие «инициативы». В итоге все дело свелось к практике «упреждающих уступок», когда Запад бесплатно получал то, на что он вчера не мог надеяться даже в своих самых смелых мечтах, включая то, о чем вообще никогда не просил.
Самое обидное заключается в том, что результатом такой «морально-педагогической дипломатии» стало невообразимое даже для периода холодной войны одичание нравов в международной политике: вместо
