type='note'>[21]. Не правда ли, яркий и запоминающийся эпизод, оживляющий повествование? Но совершенно законно возникает вопрос, с какой целью автор выставляет на поругание ГДР, уподобляя ее гитлеровской Германии, оккупировавшей Чехословакию в марте 1939 года? Ведь главный изъян указанного пассажа воспоминаний В. Большакова состоит в том, что Национальная народная армия ГДР не участвовала во вводе войск Варшавского договора в Чехословакию – ни в 1968 году, ни позже, никогда.
В следующем номере «Литературной газеты» была предложена несколько подправленная версия указанного момента. В статье А. Фурсова на ту же тему говорилось: «В отличие от них [советских солдат, которые вели себя сдержанно] представители других стран, испытывавшие к чехам давние «братские» чувства и уважавшие «орднунг», пресекали провокации огнем на поражение, и местное население это быстро уяснило. Кстати, именно эта «братская любовь» стала причиной, по которой советское руководство отказалось от ввода в ЧССР уже приготовленных Ульбрихтом пяти дивизий» [22]. Даже признавая, что солдат ГДР в Чехословакии не было, автор не может удержаться от выпада в адрес восточногерманской республики. Между тем, активно поддерживая план операции «Влтава» (ГДР оказалась бы в подвешенном состоянии в случае выпадения ЧССР из единой системы коллективной обороны социалистического содружества), Берлин с самого начала не оставлял сомнения в том, что не пошлет свои войска в ЧССР – именно с учетом сложной истории взаимоотношений немцев и чехов. Национальная народная армия ГДР ни разу не воевала и не принимала участия в военных операциях за пределами республики; этим она в корне отличается от бундесвера объединенной Германии. Однако бундесвер у наших мемуаристов на хорошем счету, а в сторону ГДР бросает камни всяк кому не лень.
Упомянуты эти эпизоды здесь для того, чтобы было ясно, как опасно поддаваться искушению «украшать» мемуары деталями, которые «могли бы быть», но которых не было в действительности. Во избежание подобных ляпсусов любые утверждения, содержащиеся в воспоминаниях, подлежат перепроверке с привлечением записей, если таковые сохранились, и документов эпохи.
И все-таки, несмотря на возможные ошибки и пробелы, свидетельства очевидцев необходимы. Без них история навсегда останется серым скопищем безликих фактов, вряд ли способным пробудить интерес подрастающего поколения, для которого события десятилетней давности уже седая древность. Но если молодежь не будет знать истинной истории своей страны – живой истории хотя бы последнего полувека, – она не сможет построить гражданского общества, она не сможет сохранить Россию. В.О. Ключевский справедливо писал в начале XX века: «Определяя задачи и направления своей деятельности, каждый из нас должен быть хоть немного историком, чтобы стать сознательно и добросовестно действующим гражданином»[23]. В.Т. Третьяков развивает этот тезис: «Общество есть его история, хуже или лучше им осознанная, и планируемое им будущее. Плохо, неправильно или разноречиво осознанная собственная история не менее губительна для общества, чем невнятно или никак не прогнозируемое будущее (отсутствие целеполагания). Не зная, куда идти, но зная, кто ты, можно случайно или инстинктивно найти правильный путь. Не помня, не понимая пройденный путь, теряешь не нужную дорогу (производное), а самого себя. А это уже приговор»[24]. Разумеется, при этом недопустимо «обогащение» памяти о пройденном пути фантазиями или фантасмагориями.
В нижеследующих заметках я постарался сохранять максимальную близость к действительности – такой, какой она была и воспринималась в то время. Многие годы моей дипломатической службы я вел записи, которые теперь позволяют с достаточной степенью надежности восстанавливать атмосферу и события в сфере отношений СССР-России с германскими государствами. Я и сейчас в качестве главного научного сотрудника Института Европы Российской академии наук продолжаю заниматься проблемами прошлого и настоящего российско-германских отношений, а также европейской безопасности (оба эти направления тесно связаны между собой). Мне выпала высокая честь быть сопредседателем Научного совета Российско- германского музея Берлин-Карлсхорст («Музей капитуляции»), в деятельности которого играет определяющую роль проблематика Великой Отечественной войны, а также российско-германских отношений предвоенного и послевоенного периодов. В возглавляемом Н.А. Нарочницкой Фонде исторической перспективы, в состав Экспертного совета которого я вхожу, мы пытаемся восстановить историческую истину, слишком часто искажаемую в угоду сиюминутным потребностям политической конъюнктуры, стараемся беспристрастно анализировать нынешнее состояние международных дел и тенденции будущего развития. Членство в Экспертном совете Комитета по международным делам Совета Федерации Российской Федерации позволяет глубже проникать в глубинные процессы формирования внешней политики. Мне кажется, что с учетом этих моментов я могу гарантировать надежность сообщаемых мной сведений.
Надеюсь, что мои воспоминания будут востребованы, поскольку на наших глазах происходит переписывание совсем недавней истории, которую вроде бы должны помнить хотя бы те, кто, достигнув возраста осмысленного восприятия действительности, был свидетелем эпизодов перелома ситуации в мире. Когда в июле-сентябре 2009 года в российской столице, в центральном выставочном зале «Манеж» по соседству с Кремлем, состоялась организованная правительством Москвы, департаментом культуры города Москвы, музеем «Московский дом фотографии», посольством ФРГ в России при финансовой поддержке Германского автогиганта «Фольксваген» выставка «Падение Берлинской стены», хотелось верить, что она с необходимой объективностью раскроет для посетителей все грани этого многослойного исторического события, которое в свое время осталось почти не замеченным гражданами СССР, поглощенными внутренними потрясениями в стране. Однако оказалось, что выставка целиком и без всяких отклонений воспроизводит атмосферу и вокабуляр западной пропаганды времен холодной войны, не останавливаясь перед искажением фактов и повторением досужих домыслов. Это и неудивительно, поскольку за основу экспозиции были взяты материалы пресловутого частного «Музея Чекпойнт Чарли», филиал которого на месте бывшего американского КПП был в свое время закрыт городскими властями Берлина как раз за откровенную фальсификацию действительности. Традиции фальсифицирования фактов этот «музей» остался верен. Чего стоит, например, подпись под одной из фотографий, вошедших в главную часть экспозиции в «Манеже»: «Берлинская стена была открыта 9 ноября 1989 года под давлением знаменитой речи президента США Рональда Рейгана у Бранденбургских ворот – «Г-н Горбачев, откройте эти ворота, снесите эту стену!»». Рейган действительно произнес указанные слова, но это случилось в июне 1987 года, причем его речь ввиду ее откровенно пропагандистского характера не вызвала тогда особого отклика ни в ГДР, где были сильны антиимпериалистические настроения, ни даже в ФРГ. Два года спустя никто о ней не вспоминал. И все остальные экспонаты подобраны тенденциозно, чтобы «доказать», что в ноябре 1989 года победу одержал Запад, главным образом США, хотя Берлинскую стену открыли и приступили к ее слому власти самой ГДР. В результате выставка в «Манеже» способствовала не столько прояснению, сколько замутнению действительной картины случившегося. Очень жаль, что среди экспертов высокочтимых учреждений, выступивших в роли организаторов выставки, не оказалось сведущих в новейшей германской истории людей, поскольку падение Берлинской стены относится к числу событий, реально определивших дальнейший ход истории.
Нижеследующие записки, конечно, не претендуют на то, чтобы быть истиной в последней инстанции или исчерпывающей картиной событий (у других очевидцев мог быть свой сектор обзора, подчас более широкий, чем у меня), но как «зеркало эпохи» они, думается, вполне презентабельны.
Первые впечатления
С неблагополучием в европейском предполье Советского Союза я столкнулся сразу же после того, как в 1956 году, после шестилетнего курса обучения на историческом факультете МГИМО МИД СССР[25] был зачислен на дипломатическую службу и направлен в советское консульство в Лейпциге. Мой первый выезд за границу сразу привел меня на немецкую землю. Название «дипломатическая служба» звучало гордо, но до получения диппаспорта было еще далеко – моя первая должность именовалась «референт», и она не входила в перечень дипломатических. «Служебный» паспорт не давал каких-либо существенных преимуществ по сравнению с «общегражданским». Единственным утешением служило то, что он был переплетен в натуральную телячью кожу и красиво выписан от руки – в Консульском управлении МИД имелся тогда каллиграф, который заполнял паспорта сотрудников,
