— Да что же это такое? Мне говорили, что манисы бегают по затвердевшему илу, как Янис по харьковским улицам! Никому нельзя верить! — Выбравшись из повозки, мужчина, прятавший лицо от палящего солнца под соломенной шляпой, принялся вымещать злость на ящере. Но тот не реагировал ни на удары длинным гибким шестом по хребту, ни на щелчки вожжей. Усохшие мышцы на передней лапе свело судорогой, однако мужчине это было невдомек.
Выгнув длинную шею, ящер качнул головой и захрипел, требуя отдыха.
— Ах ты тварь! Еще препираться будешь?! — Мужчина размахнулся и огрел «тварь» с такой силой, что гибкий шест переломился. Но и это ничуть не ускорило маниса.
— Аймир, так ты ничего не добьешься, — послышалось из-под тента. — Лучше накорми его.
Голос женский, отметил Така. Приятный.
— Много чести для этого доходяги, — буркнул человек в шляпе, но все же принес деревянную бадью, которая крепилась позади телеги между колес, и поставил перед ящером. Пришлось изрядно попыхтеть, чтобы снять крышку — так плотно бадья была закупорена.
А когда он таки справился, сразу отскочил в сторону, ругаясь и морщась. Така скривился — даже на расстоянии в нос шибануло омерзительной вонью гниения. Стоит ли удивляться тому, что манис даже не подумал сунуть башку в бадью? Наоборот — попытался отодвинуться, что было непросто с одной уже парализованной лапой и повозкой в придачу.
— Папа, папа, фу-у! — На этот раз голос был детский.
В повозке еще есть мальчик.
Детей Така не любил. Ни своих — шумных, веселых, не знающих страха. Ни чужих — отпрысков тех безумцев, что сунулись в Донную пустыню без проводника.
От детей одни неприятности.
Сын и мамочка с папашей — вместе дружная семья… Что этим людям понадобилось так далеко на юге в самый разгар сухого сезона, когда лучше бы сидеть в тени и хлебать из бурдюка воду?.. Така с сожалением скосил глаза на свой бурдюк — пустой, потому что дырявый. Старая кожа треснула, вода вылилась. Така что успел, то выпил. Но это было вчера… Поблизости, как назло, негде разжиться даже пригоршней влаги — ни единого грязно-серого облачка, что витают в небе над гейзерами. А до оазиса еще далеко…
И эта троица не нашла лучшего места для привала!
Така решил наблюдать пока и не вмешиваться ни в коем случае.
Была надежда, что чужаки, бросив маниса и повозку, уберутся пешком и ему не придется сидеть в щели до темноты, чтобы потом тихонько уйти. Связываться с семейкой чужаков у Таки не было ни малейшего желания. Они его не нанимали. И хоть он был из клана людоедов, человечину пробовал лишь однажды — на собственном обряде посвящения в кочевники. Отказаться нельзя было — старейшина убил бы его тогда. Так что даже в качестве пищи чужаки его не интересовали. Зато мужчина в шляпе — нервный он какой-то, дерганый — запросто пальнет из ружья, что висит у него на плече, стоит только Таке показаться ему на глаза.
Пока глава семейства что-то кричал сыну и своей женщине, Така вспомнил, как много лет назад первая жена родила ему дочь. Таку тогда призвал к себе старейшина клана и сказал, чтобы он, Така, отправлялся в дальний оазис меж тремя высокими холмами — священное место всех кочевников.
— Что Така должен найти?
— М-мать, — помедлив, ответил низенький худой старичок.
— Что? — Наверное, Така ослышался.
— М-мать, — терпеливо повторил старейшина. — Медузу-мать. Или Мать-всех-медуз, как ее называют наши соседи.
— Почему Така раньше не слышал ни о какой м-матери?
— Потому что молод был. И потому что не было детей. Теперь всё иначе. Теперь ты знаешь один из величайших секретов всех кочевых кланов. То, почему только мы умеем выживать в Донной пустыне и никто больше!..
Давно это было… Така втянул воздух через нос — пахло дымом.
Мальчишка, на вид семи сухих сезонов, развел костер, предварительно ободрав окрестные кусты. И ведь не побоялся колючек! Еще и плеснул в огонь какую-то дрянь — и пламя стало выше, к небу взвились клубы черного дыма.
От детей одни неприятности. Этот дым наверняка виден чуть ли не от самого горизонта. А тот, кто не умеет быть незаметным, должен уметь встречать гостей.
— Янис, ты что там затеял? — На главе семейства была куртка из плотной выцветшей ткани, прикрывающей руки чуть ли не до кончиков пальцев. Воротник стоял торчком, чтобы спрятать от палящего светила шею — дополнительная к соломенной шляпе предосторожность. Кожаные штаны из шкуры ползуна особенно бросались в глаза — их не купишь ни на одной заправке московских кланов, дорогая вещь. На поясе у мужчины висел кошель — в таких обычно носят стебли болотной травы, высушенные и спрессованные в пластинки. Подтверждая догадку Таки, он извлек из кошеля пару пластинок и, сунув в рот, монотонно задвигал челюстями. Вскоре пластинки размякнут, превратятся в наркотическую жвачку.
Зря. Пустыня не любит тех, кто столь беспечен.
— Хочу разогреть мясо. — На голове мальчишки ладно сидела кепка, глаза его прикрывали солнцезащитные очки по стоимости сравнимые с винтовкой на плече папаши. — Вкусней ведь. Мама сказала, обедать пора.
— Аймир, дорогой, все равно манису отдохнуть надо. — Из-под тента выбралась женщина.
Лицо ее заслоняла ткань, просторные одежды доходили до кончиков пальцев на руках и ногах. Но двигалась она так легко и грациозно, что Така даже затаил дыхание, наблюдая за тем, как она поднесла сыну закопченный котелок.
Вся семейка расселась у костра и принялась ждать, пока пища разогреется.
Вот только отобедать им не довелось.
— Папа, смотри! Кто это?
— Не знаю… — Мужчина в шляпе вскочил, снял с плеча винтовку.
Схватив ребенка за руку, женщина потащила его к повозке, будто тент мог защитить их от всех бед на свете.
Аппетит троице испортил сендер, остановившийся на вершине соседнего холма. Постояв немного, приземистая машина с широкими колесами, специально сделанная для передвижения по илу, устремилась вниз, к повозке. За ней показалась еще одна, такая же. И следом сразу — третья. И хоть аборигены Донной пустыни не пользуются машинами вообще — не столько из-за дороговизны, сколько из-за традиций, — это нисколько не помешало Таке уважительно крякнуть, глядя на то, как быстро и с какой легкостью сендеры спускаются с холма.
Ох уж эти преданья старины!.. Оседлав любимого ящера, Така съездил бы к священному оазису и вернулся к младшей жене и крохотному сыну за пару дней. Но старейшина настаивал, говорил, что на ящере никак нельзя, что М-мать любит покой и лишь кочевник, своими ногами прошедший путь, способен получить от нее благословение и особый подарок. Подарок, ценнее которого нет для человека, — жизнь. «Если М- мать благоволит тебе, Така, твой новый ребенок будет одним из нас, а нет…»
Пыля, сендеры затормозили у повозки.
Глава семейства бестолково водил стволом, направляя винтовку то на одну машину, то на другую.
Из сендеров выбрались мужчины — по двое из каждого. Все были вооружены. Лица скрыты повязками от пыли и солнца, хотя вроде бы машины защищали и от первого и от второго. Все в шляпах — не соломенных, а кожаных. Кожаными были и штаны с куртками. Небось жарко в таком наряде. Но чтобы уберечься от солнца, надо прикрываться. Всем надо. Кроме кочевников. Таке вот не надо.
Демонстративно положив ладони на рукоятки револьверов в кобурах на поясе, тот, что был выше остальных и шире в плечах, хрипло велел:
— Слышь, на. Ты б ружжо опустил.
— Не то мы тебя опустим! — Его коллега, самый низкий и мелкий в компании, мерзко захихикал.
Глава семейства нервно облизнул губы, потом медленно наклонился и положил ружье на ил: