возбудить в себе любовь к Сюзи. Женщина славная во всех отношениях, настоящий товарищ, верный. При этой мысли он преисполнился невыносимо теплым чувством к себе, человеку, который достоин верности, и ощутил, как по скуле скатилась слеза и защекотала в ухе. Но стереть ее тоже было лень. Да и незачем, потому что по комнате к нему шла Молли. Молли Лейн! И кто-то за ней следом. Ее дерзкий ротик, черные глазищи и новая стрижка – короткая – к лицу. Чудесная.
– Молли! – прохрипел Клайв. – Извини, не могу встать…
– Бедный Клайв.
– Я так устал.
Она положила прохладную ладонь ему на лоб.
– Милый, ты гений. Твоя симфония – волшебство.
– Ты была на репетиции? Я тебя не видел.
– Ты был слишком занят и важен. Я хочу тебя с кем-то познакомить.
В свое время Клайв знал почти всех любовников Молли, но этого припомнить не мог.
Молли никогда не терялась в обществе; она нагнулась и шепнула ему на ухо:
– Ты с ним встречался. Это Пол Ланарк.
– Ну конечно же. Я не узнал его в бороде.
– Понимаешь, Клайвик, он хочет твой автограф, но стесняется попросить.
– Нет, нет, я совсем не против.
– Я был бы страшно благодарен, – сказал Ланарк, подсовывая ему перо и бумагу.
– Ей-богу, вы напрасно стеснялись, – Клайв нацарапал свое имя.
– И здесь, пожалуйста, если вас не затруднит.
– Ну что вы, какие пустяки.
Подпись отняла последние силы, и ему пришлось лечь. Молли снова придвинулась ближе.
– Милый, я сделаю тебе один маленький выговор и больше никогда об этом не заговорю. Знаешь, тогда в Озерном краю мне очень нужна была твоя помощь.
– Господи! Я не знал, что это ты, Молли.
– Работа у тебя всегда была на первом месте, и, может быть, это правильно.
– Да. Нет. То есть, если бы я знал, что там ты, я бы показал этому узколицему.
– Конечно, показал бы. – Она взяла его запястье и посветила в глаза фонариком. Какая женщина!
– Моей руке горячо, – прошептал Клайв.
– Бедный Клайв. Поэтому я и закатываю тебе рукав, глупышка. А теперь Пол хочет показать тебе, что он на самом деле думает о твоей симфонии – и для этого воткнет тебе в руку большущую иглу.
Музыкальный критик так и сделал, и было больно. От некоторых похвал бывает. Но чему научился Клайв за долгую жизнь – это искусству принимать комплимент.
– Что ж, большое спасибо, – пустил он руладу сквозь всхлип. – Вы слишком добры. Сам я о ней не такого высокого мнения, но все равно рад, что она вам понравилась, – спасибо огромное.
С точки зрения голландского доктора и сестры, композитор приподнял голову и, прежде чем закрыть глаза, попытался – с подушки – отвесить скромнейший поклон.
5
Впервые за день Вернон остался один. План его был прост. Он тихо закрыл дверь в приемную, скинул туфли, отключил телефон, смахнул бумаги и книги со стола – и лег на него. До утреннего совещания оставалось целых пять минут, и он вполне еще мог вздремнуть. Он уже так делал – и ведь это в интересах газеты, чтобы он был в наилучшей форме. Умащиваясь, он увидел себя массивной статуей, господствующей над вестибюлем здания газеты «Джадж», могучей полулежащей фигурой, высеченной из гранита: Вернон Холлидей, человек действия, редактор. На отдыхе. Но только временно, потому что скоро совещание и уже – черт подери – сотрудники подтягиваются. Надо было сказать Джин, чтобы не пускала. Он обожал истории о былых редакторах, рассказываемые за обедом в пабах; великий В. Т. Холлидей – ну, знаете, прославился «Плешьгейтом», – а утренние совещания проводил, лежа на столе. Должны были делать вид, что не замечают. Слова сказать не смели. В носках. А нынче – все серая мелкота, выдвиженцы из бухгалтеров. Или женщины в черных брючных костюмах. Вам большой джин с тоником? Кто, как не он, сделал знаменитую первую полосу. Весь текст загнал на вторую страницу – картинка все сама скажет. Вот когда газеты что-то значили.
Начнем? Все уже здесь. Фрэнк Диббен и рядом с ним – приятный сюрприз – Молли Лейн. У Вернона это было вопросом принципа – не смешивать личную и профессиональную жизнь, так что он ограничился деловитым кивком. Красивая все-таки женщина. И умно придумала – стать блондинкой. И он умно придумал – взять ее в штат. Исключительно на основании ее блестящей работы в парижском «Воге». Знаменитая М. Л. Лейн. Ни разу не прибрала в квартире. В жизни не вымыла тарелки.
Не подперев даже голову рукой, Вернон приступил к разбору полетов. Под головой почему-то оказалась подушка. Это придется по душе грамматикам. Он имел в виду статью Диббена.
– Я уже говорил, – начал он, – и скажу еще раз. «Панацея» не применяется к одной конкретной болезни. Это – универсальное средство. Панацея от рака – бессмыслица.
Фрэнк Диббен имел наглость подойти к Вернону вплотную.
– Позволю себе не согласиться, – сказал заместитель редактора международного отдела. – Рак принимает различные формы. Панацея от рака – вполне законное словоупотребление.
