– Как и все.
– Великий поэт, поэт-предвестник, был в то время потревожен по этому поводу. Такова участь поэтов. Или они тревожат, или их тревожат. Тревога не отстает от них. Он звался Гийом, или Вильгельм, Аполлинер[3]. Читали?
– Я слушаю радио.
Он даже не пытался скрыть своего презрения и попробовал меня образовать:
– ... Странный человек, этот поэт. Раненный на войне, он скончался 11 ноября 1918 года, когда под его окнами толпы ревели 'Смерть Вильгельму! Смерть Вильгельму!' на мелодию 'Карманьолы'... Очевидно, эти вопли адресовались императору Вильгельму Гогенцоллерну, и все же...
– Это был, пожалуй, кладбищенский юмор, – согласился я.
– Но он мог и понравиться поэту...
Покидая чуть позже г-на Корбиньи, я думал, что если он частенько позволял себе такие речи, не было ничего удивительного в том, что Заваттер счел его психом.
С поэтами Заваттер не общался.
Однажды, когда при нем было произнесено имя Стефана Малларме[4] , а в этой фамилии слышится такой смысл – плохо вооруженный, он вообразил, что речь идет о кличке налетчика, прозванного так из-за того, что ему никак не удавалось подобрать себе безупречно отлаженный ствол.
По возвращении на твердую землю я завернул в бистро и позвонил в больницу, чтобы узнать новости о Луи Лере. Они были удовлетворительными, и я направился к себе в контору.
По пути я сделал крюк, чтобы заскочить в гостиницу на улице Валуа. Паренек по имени Альбер, – не помню, упоминал ли я уже его имя, – только что заступил на работу. У него был свежий цвет лица, как у человека, проведшего весь день на воздухе. На его маленьком столике две газеты, посвященные вопросам улучшения лошадиной породы, и карандаш ждали лишь сигнала, чтобы взять старт.
Малый не выглядел осчастливленным моим появлением. Как и многие другие, он, должно быть, думал, что мое присутствие предвещает хлопоты... и связывал его с Лере, которого сбила машина прямо перед заведением, едва не разнеся витрину. Но, неблагодарный, он все-таки не должен бы забывать о том, что я накануне сунул ему пятьсот франков.
– Здравствуйте, сударь, – все же произнес он скорее по привычке, чем из симпатии.
– Проходил мимо, – сказал я. – Хочу сообщить вам новости о вашем постояльце.
– Ах, да, о господине Лере?
– Да.
– И что?
Он не пытался скрыть, что ему в высшей степени наплевать на Лере, на состояние его здоровья и на все остальное.
– Он не умрет.
– Тем лучше, – произнес он, как и прежде с лишь напускным интересом.
Он подобрал свои листки для лошадников. Я кивнул на них:
– Грунт хорош сегодня?
– Лучше, чем ставки! – пробормотал он.
– Да! Скажите-ка! – произнес я, словно только что припомнил: – А что с его вещами?
– Чьими? Лере?
– Да.
– С его багажом? Вы хотите сказать, с его чемоданом? У него был с собой только маленький чемоданчик.
– Что с ним стало?
– Разве он не у него?
– Непохоже.
Малый бросил на меня косой взгляд и после короткого размышления над тем, как лучше поступить, пожал плечами:
– Ну, за этим надо обращаться к мусорам. Они все подобрали, и раненого и вещи... От удара все рассыпалось... понимаете, сударь, чемодан раскрылся. Он не был дорогим, надежным... Халтура.
– Сплошхалтура! Он нахмурился:
– Как вы сказали?
– Так могла бы называться кобылка, но это другое. Сплошхалтура. Царство эрзаца, если угодно.
– Да.
Он снова пожал плечами:
– ... Короче, я весь хлам уложил, слишком торопливо, признаюсь, и фараоны все забрали... Наверное,
