держат чемодан в участке или на складе, не знаю.
– Да, конечно. Ладно. Спасибо и большей удачи завтра.
Он не ответил.
Выходя, я заметил его отражение в зеркале.
Провожая меня настороженным взглядом, он почесывал себе подбородок. Наверное, несколько часов сна ему бы не повредили, а щетина, обветренная свежим воздухом ипподромов, похоже, крайне ему досаждала.
Глава шестая
Заговаривание зубов по-гречески
В кабинете меня ожидал славный сюрприз. Кого же я вижу усевшимся в кресло для клиентов, кто, бросив в шляпу пару перчаток из пекари и положив шляпу себе на колени, уставился серыми глазами на столь приятный для созерцания профиль Элен Шатлен, упоенно печатавшей на машинке?
Мой утренний преследователь.
При моем появлении он встал и церемонно поклонился.
– Здравствуйте, господин Нестор Бурма, – сказал он. Его голос не был неприятен. Даже, я бы сказал, чуточку певуч, и неуловимый акцент временами едва заметно, как след бабочки, ощущался в некоторых словах.
Я ответил на его приветствие и сразу же перешел в наступление:
– Думаю, мы уже виделись, сударь... э-э... ваше имя, сударь?
Элен прекратила терзать машинку и, бросив взгляд на лежавший перед ней листок бумаги, сказала прежде, чем посетитель успел открыть рот:
– Кирикос.
– Би, барышня, – поправил тот, вежливо улыбаясь. – Бирикос. Никола Бирикос.
– Какая разница! – воскликнула Элен. Очевидно, моей секретарше не пришелся по душе курча- воволосый, с тяжелым подбородком и тонкими усиками над узкими губами г-н Бибикокорикос.
– Если вам угодно, – смирился грек.
Ему, наверное, разъяснили, что спорить с молоденькими парижанками не галантно.
– Итак, господин Бирикос, как я говорил, мы уже с вами встречались.
– Очень возможно.
– Сегодня утром вы считали мух в холле гостиницы 'Трансосеан'.
– Действительно, я остановился в этой гостинице. Но в это время года в Париже нет мух.
– Это всего лишь образное выражение.
– Так вот оно что! – воскликнула Элен, сообразив, что мы имеем дело с моим преследователем.
Она этого не высказала, но взгляд ее говорил достаточно ясно: 'А он тертый калач, этот браток!', явно забыв, что греки предпочитают лепешки.
– ... И насмотревшись мух, – добавил я, – вы стали таким же назойливым, как и они.
Он улыбнулся. Чистый мед. И поклонился. Похоже, у него гибкая поясница.
– Второй ваш образ мне понятен. Иными словами, вы утверждаете, что я следил за вами.
– Совершенно верно.
– Не скажу, что пришел специально затем, чтобы извиниться, сударь, но почти что...
– К делу, – сказал я. – Что вам от меня нужно?
Он заколебался, потом произнес:
– Ничего. Я просто зашел извиниться за свое неприличное поведение этим утром. Да, в конце концов, ничто вас не обязывает удовлетворять мое глупое любопытство. Мне лучше извиниться и уйти. И так с моей стороны крайне невежливо досаждать вам таким образом.
Я задержал его.
– Останьтесь, – сказал я. – Помимо всех других соображений мне бы очень хотелось узнать, почему вы за мной наблюдали.
Он огляделся:
– В ногах правды нет. Не могли бы мы где-нибудь присесть, чтобы поговорить спокойно?
– Пойдемте, – сказал я.
Я провел его в свой личный кабинет и указал на стул.
Он уселся, спросил разрешения угостить меня турецкой сигаретой, даровал одну себе и предложил прикурить от зажигалки, как мне показалось, из литого золота.
Когда со всеми этими светскими штучками было покончено, он заявил:
– Сударь, Париж – удивительный город...
