мяукнул. Я показал ему на дверь, перед которой топтался:
– Он что, ушел в город разучивать гаммы?
Хищник не знал. Он снова мяукнул и стал кружиться по лестничной площадке. Похоже, он пересек рабочее пространство уборщицы. Его лапки оставляли мелкие влажные следы. Я видел, как он приблизился к другой двери и толкнул ее мордочкой. Она бесшумно повернулась на своих петлях, и зверек проскочил в щель. Я проследовал за ним в темный вестибюль, куда выходила еще одна дверь. Фыркнув, кот отпрыгнул, с вздыбившейся шерстью, с прямым, похожим на оживший ерш хвостом. Налетев мне на ноги, он вприпрыжку умчался.
Я проник в помещение. Благодаря пробивающемуся через щели в ставнях дневному свету вполне можно было оглядеться вокруг. Захлопнувшаяся за мной дверь была массивна и хорошо обита, и обивка хотя и поистрепалась, была звуконепроницаемой. Звуковая изоляция кабинета была выполнена из подручных средств, но вполне эффективна. Здесь можно было скрежетать зубами, рыдать и петь, ничто не вырывалось наружу. Как же приходилось там попотеть жертвам Леменье! А теперь, хотя при нынешних обстоятельствах вряд ли следовало желать наступления большой жары, даже она не заставила бы попотеть самого ожиревшего шантажиста. Его скрипка была разбита, и песенка спета до конца.
Я нажал выключатель. Под потолком загорелась лампа.
Для вампира он не так уж сильно кровоточил. А свинца не экономили. Похоже, что разрядили три пули. Одна угнездилась в груди, другая в шее и третья в левом глазу. Он походил на только что подвернувшегося мне кота – так же одноглаз и так же взъерошен. Одет по-домашнему, и из-под распахнутой пижамы виднелась волосатая грудь. На одной ноге туфля, другая не обута и, наподобие самого персонажа, грязна. Застыв, как сама Справедливость, силу которой он наконец-то испытал на себе, Леменье раскинул сто килограммов своего пованивающего тела на истертом линолеуме. Он и при жизни не походил на Адониса, сейчас же выглядел просто отталкивающе. Величие смерти, какой вздор! В правой руке он сжимал винтовку 22-го калибра, с которой оборонялся. Но безуспешно.
Вокруг него царила страшная неразбериха отнюдь не артистического характера. Вывороченные ящики, раскиданные бумаги. Такая же картина и в других комнатах, куда я решился заглянуть на цыпочках. Тот, кто отвесил Леменье причитавшуюся ему дозу, по всей видимости охрип и, не в силах дальше петь, передал слово товарищу Браунингу. После этой очистительной операции он поспешил разыскать свое личное досье и прихватить его с собой. В свою очередь и я осторожненько порылся. Но я ничего не извлек, только пришел к убеждению, что существовала куча людей, которых исчезновение Леменье озадачит. Теперь полицейские займутся картотекой, которую поддерживал в порядке шантажист. Мне же оставались лишь философские размышления. А поскольку я мог предаться им в более подходящем месте, то решил сменить обстановку. Мимоходом подцепил на полке две переплетенные подшивки 'Благовещения'. Подобный тип изданий представляет собой сокровищницу иной раз оказывающихся полезными сведений.
Открыл обитую дверь. До моих ушей донеслись звуки модной песенки 'Сволочной Пари ж', насвистываемой веселым подмастерьем. 'Сволочной Париж'! Очень кстати. Хоть и не удивительно! Свистун поднимался по лестнице и направился к Леменье!
Отскочив одним прыжком от двери, я укрылся в прилегающей к кабинету комнате. Свист прекратился. Молодой и жизнерадостный голос протрубил:
– Что же это такое? Транжирим электроэнергию и не запираемся? Что...
Внезапно пропала молодость, пропала жизнерадостность. Фраза завершилась чем-то вроде отвратительного брюшного урчания, мерзким звуком ломающегося механизма.
– Дерьмо! – произнес голос.
Голос певчего дрозда изменился до неузнаваемости.
– Дерьмо! – с дюжину раз повторил он.
Даже Леменье заслуживал более достойных прощальных слов, но дрозд был слишком ошеломлен, чтобы об этом подумать. Через приоткрытую дверь я мог его разглядеть. Развязный юный хлыщ, но сейчас, наткнувшись на труп, он позеленел от страха. Угловатые черты лица, чуть скошенный нос. Серая шляпа на белокурых кудрях, на манер мелкого громилы. Клетчатый пиджак, серые фланелевые брюки. Его пальцы судорожно сжимали кожаную папку. Там, внутри, небольшая статейка. Статейка, которую он принес сдать. Статейка, которая никогда не будет оплачена. В последний раз, чтобы приободрить себя, он повторил полюбившееся ему слово и медленно, уставившись на прах Леменье круглыми, словно блюдца, глазами, спиной приблизился к двери и удрал.
Выйдя из своего укрытия, я слинял вслед за ним. На лестнице я никого не встретил и выскочил без помех на улицу Фейдо. В надежде, что этот малый решил принять лекарство, которого его душа требовала, я решил обойти окрестные забегаловки. Молодого человека нигде не оказалось. Я вернулся в помещение агентства 'Фиат Люкс'.
Элен уже была на своем посту. После традиционного обмена любезностями я положил на край стола два переплетенных тома, которые сжимал под мышкой.
– Что это? – осведомилась моя секретарша.
– Почти полная подшивка 'Благовещения'. Она представляет большую ценность, потому что содержит номера, которые так и не были выпущены в свет, так как лица, которых они задевали, тормознули тираж, оплатив расходы. Словом, пригодится.
Она сморщила свой миленький носик:
– 'Благовещение'? Шантажистская газетенка?
– Да.
– Подвернулась по случаю?
– Наследство...
Усевшись, я набил трубку, сообщил, зачем мне был нужен Леменье, как я его обнаружил мертвым, и все остальное.
– И все это еще до девяти утра! – воскликнула она.
– В таких делах я никогда не ленюсь.
