– Возможно.
– Ты смеешься надо мной?
– Я? Нисколько, Ты хотел задавать вопросы. И ты задаешь вопросы.
С самого начала он крутил в руках пресс-папье, здоровенный прямоугольный кусок свинца. Это стало меня раздражать. Все начинало меня раздражать. Все шло не так, как мне хотелось, и с меня было довольно.
– Оставь его, – сказал я.
– Что такое?
– Эту штуку.
– Еще что! – прошипел он.
Я протянул руку, чтобы схватить свинец. Слишком поздно. Он приподнял его так, что мне было не дотянуться. Я дал ему затрещину. Он ответил мне тем же. Я повторил. Он перевернул стол со всем его хламом мне на ноги. Отступив, я наклонил голову. Очень кстати. Тяжеленный кусок свинца просвистел в трех сантиметрах от моего уха и глухо ударился о стену. Я рванул вперед, одновременно извлекая пистолет, и его рукоятью ударил перевозбужденного противника по черепу. Он впал в полуобморочное состояние. Я воспользовался этим, чтобы бросить взгляд на его обстановку. Ничего. Во всяком случае, для меня. Среди раскиданных газет Морено не было. Не было Морено и в ящике стола. Я подобрал пресс-папье. Это было клише из массивного свинца, с острыми краями. Притупился лишь тот, что ударился о стену. Свистнутый по месту работы. Я не выпустил его из своей свободной руки.
Гонсалес приходил в себя. Он чихнул.
– Что ж, неплохая партия, – сказал он.
– Ты мог бы меня этим ухлопать, – заметил я, взвешивая на ладони тяжелый кусок свинца.
– Наверное, это не было бы большой потерей, но у меня была бы куча неприятностей. Не перестаю делать глупости. Извини меня, но от фараонов у меня темнеет в глазах. Ну и дурак я!
– Да ладно. Просто кровь анархиста кипит. Ладно. Что, если мы вернемся к Морено?
– Если хочешь. Отделаемся от него и больше не будем об этом говорить.
Снова мы говорили только о Морено. Если он жив, у него должны бы покраснеть уши. Но он был мертв. Чуточку придя в себя, Гонсалес категорически это утверждал. Я ему поверил. Если бы Морено, будучи жив, вернулся и нашел приют у Гонсалеса, как мне на мгновение показалось, тот не стал бы предаваться по отношению ко мне всем этим вольностям.
Я вернулся в агентство.
Погрузившись в свое кресло, я спрашивал себя, чего ради я ломаю голову. Эстер мне уже заплатила якобы для того, чтобы оберегать ее от Морено, и теперь Эстер была мертва. Затем я пообещал самому себе, что помешаю шантажистам открыть Рене Левибергу предательство Эстер, но теперь она была мертва. Разоблачение больше не причинило бы ей боли. Она все равно осталась бы мертва.
В память об Алисе я, может быть, и попробовал бы обнаружить ее убийцу или убийц. Скорее всего его одного. Душителя, у которого не доставало правого мизинца. Как у Морено. Или, может быть, душителя, у которого были целы все пальцы, но который хотел изобразить дело так, чтобы поверили...
Боже мой! Я же никогда не говорил Рене Левибергу, что Морено умер!
– Но зачем Левибергу потребовалось бы совершать это преступление? – воскликнула Элен, когда я поделился с нею своей догадкой. – Вы же мне сами, как дважды два четыре, доказали, что скандал ему невыгоден.
– Он сам мне признался, что не всегда в состоянии сдержать свои порывы. Что касается скандала... Посмотрите газеты. Он знал, что способен это выдержать.
– До той минуты, как его арестуют, если он виновен. Тот скандал ему будет трудно заглушить.
– Это верно.
– Допустим, что он виновен. Значит, он узнал о предательстве сестры?
– Да.
– От Виктора Марселлена?
– Да.
– От трусишки, который наделал в штанишки?
– Может, он и не был так пуглив, как я подумал, Элен.
Элен покачала своей очаровательной маленькой головкой. Ее каштановые волосы разметались вокруг лица. Она улыбнулась:
– Думаю, вам придется начинать с нуля, Нестор Бурма.
– Снова все начинать? Большое спасибо. Не чувствую себя в силах повторить все, что было с Марион, например.
– Я вполне серьезно, – сухим тоном возразила она. – Ни с Марион, ни с другими девицами подобного рода. Если бы вы рассуждали...
– Порассуждайте-ка за меня. У вас нет позади корриды с тореадором, где меня чуть не пришибли тупым предметом... Ох! Черт подери!
– Наконец-то!
