В ресторан забежал разносчик газет, от стола к столу предлагая сенсационный выпуск 'Сумерек'.
– У меня он уже есть, – сказал я ему.
– Не это издание. Оно только что вышло.
Интервью Перонне все еще оставалось на первой странице, но взгляд привлекала взятая в рамку фотография. Доставленный на Набережную ювелиров, чтобы дать разъяснения о двусмысленных особах, описанных буфетчицей, Марк Кове проявил поразительное профессиональное достоинство и на допросах не открыл рта до выхода в свет первого специального выпуска. А к этому моменту его больше и не просили его открыть. Взявший расследование в свои руки, и руки суровые, взбешенный комиссар Флоримон Фару задержал Марка Кове по обвинению в укрывательстве преступника.
– Пахнет жареным, – сказал я Элен, выходя из ресторана.
– Наверное, и вам следует пошевелиться, – заметила она.
– Не так ли? Нестору просто нельзя не всыпать свою щепотку соли в это дело. Хотя бы ради чести...
– Именно так, – улыбнулась она. – Хотя бы для того, чтобы искупить ваши выводы об имени Уильяма Айриша, которые никак не назвать удачными.
Я сжал зубами чубук трубки:
– Ах, так? Значит, вы смеетесь надо мной? Ну ладно. Боже мой! Не для того, чтобы приколоть их к бутоньерке, Марселлен вернулся за цветами. Который час? Девять? Немедленно едем к Кло. Вы со мной. Прежде всего потому, что я вам плачу; во-вторых, чтобы разведать дорогу из-за сыщиков. И наконец, потому что вы сумеете куда лучше меня утешить бедняжку, которая, наверное, выплакала глаза над его прахом...
На улице Сент-Фуа путь был свободен, но, как мы и предвидели, Кло горевала, когда как ее старая тетка вроде бы была в ином настроении: про себя, очевидно, она думала, что шуту и мошеннику воздалось по заслугам.
– Я узнала... – рыдала молоденькая работница, подняв ко мне свое залитое слезами милое личико, – Неужели... он покончил самоубийством из-за меня?
– Не говори глупостей! – буркнула старуха.
– Он испугался и оступился, – сказал я.
Я брякнул это просто так. Первые пришедшие мне на ум относительно утешительные слова. Но потом... Я перешел к ирисам. Узнал, что существовал еще один, опять-таки творение его умелых рук – поистине мастер на все руки! – и тот ирис она хранила в мастерской, среди своих личных вещей.
– Мне он нужен, – сказал я. – Идем будить вашего сторожевого барбоса...
– Ох! Нет нужды, – произнесла она. – После сегодняшнего потрясения я взяла отпуск и принесла домой весь мусор из своего стола...
Искусственный цветок я вырвал у нее из рук.
– Но что же вы делаете! – воскликнула она. – Это же память...
– Я его потрошу, – сказал я, отодвигаясь за пределы досягаемости.
– Все обезумели, просто обезумели, – вздохнула старуха, призывая в свидетели поручни своей коляски.
– Вот! – торжествующе возгласил я, – Уильям Айриш все-таки что-то значил, Элен.
Между двумя слоями бумаги и ткани, обмотанных вокруг стержня и плотно прижатых железной проволокой, показались два фотооттиска и один негатив.
– Но что это такое? – воскликнула Кло.
– Странный малый, – сказала старуха. – Абсолютный ПСИХ...
– На этом он намеревался разбогатеть, – произнес я.
На фотографиях и негативе были видны двое погруженных на улице в сердечнейшую беседу мужчин. Рене Левиберг и Анри Перонне.
– А он совсем не скрывается, – заметил я. – Элен, только их не потеряйте. Похоже, он специально позирует, чтобы получше было видно его столь характерное ухо, которое из осторожности ему следовало бы укрыть. Странно...
– Да, – сказала Элен. – Обычно такие сделанные исподтишка фотографии...
– Черт возьми! Кло, малышка Кло! Ведь вы мне рассказывали, что у Марселлена был приятель – уличный фотограф?
– Он не был его приятелем. Так, знакомый. Я его видела только раз. Нет, дважды. Один раз, когда он сделал фотографию, на которой мы вместе, я ее вам показывала. А второй раз... да, припоминаю, во второй раз он передал Виктору пленку.
– Как выглядел тот фотограф? Он не был брюнетом, корсиканского типа?
– Но я думаю, что он и есть корсиканец. Его фамилия оканчивается на и.
– Паолици. Эмилио Паолици?
– Не помню его имени. Но Паолици – его фамилия. Это точно. Она врезалась мне в память, потому что одно время я обедала у ресторатора с той же фамилией...
Глава четырнадцатая
Тряпки и полотенца
