Здесь не произошло борьбы. Или очень мало. Минимум этого вида спорта, плюс последние конвульсии убитого. Несколько бумаг и рекламный журнал розового цвета упали со стола и валялись на полу. Это все. Тишина лишь слегка нарушалась шумом дождя и ветра, а также тиканьем настенных часов. Если кавардак, обычно царящий в таких местах, можно назвать порядком, то комната была в порядке. Даже пыль, покрывавшая некоторые предметы и скопившаяся в углах камина, оказалась нетронутой. Нет, здесь не произошло борьбы. Ничего похожего на омерзительную, драку, после которой остается перевернутая мебель и лужи крови, что вызывает отвращение легавых, прибывших для констатации ущерба. Чистенькое, четкое и элегантное убийство, задуманное далеко загодя, хотя оружие преступления и предоставила в подходящий момент сама контора…
В ожидании похоронной команды папаша Самюэль лежал спокойненько на спине возле кресла, с которого он, очевидно, свалился, получив свою порцию. Я мог бы поспорить на любую сумму, что он умер, так сказать, в состоянии грехопадения. Его губа, искривленная гримасой, оказалась измазанной губной помадой. Помадой, которая хорошо пахла. Которая распространяла аромат, знакомый моим ноздрям, каким бы мимолетным ни было это знакомство.
Подробность позволяла сделать кучу заключений, хороших или плохих.
Пиджак на трупе расстегнули, левая пола была в нормальном положении, поскольку удерживалась лезвием ножа, вогнанным в грудь по самую рукоятку. Другая пола, откинутая рукой, показывала подкладку. Из внутреннего кармана торчал бумажник, потертый от долгого и активного употребления.
Отсюда также можно вывести заключения – как, например, что труп обыскивали, что у него взяли…
Но, может быть, не все!
«Ну вот тебе и твое чудо!» – произнес кто-то с хриплым смешком.
Говорил я сам, и это произвело на меня довольно странное впечатление. Но наконец после краткой дискуссии с самим собой, я пошел и закрыл наружную дверь, чтобы никто меня не потревожил во время моей неприглядной работы. Запорная система состояла из внутреннего замка и большого засова. Я повернул гофрированную головку замка, и он сработал с громким щелчком, от которого у меня мороз прошел по спине. Испугавшись, я хотел повернуть головку обратно. Дудки! Ригель не стронулся с места. Это была специальная, высокой надежности система, которая работает только со своим ключом. Вот так попался! Я подавил в себе начинающуюся панику, вернулся к жмурику и обыскал его. Найдя связку ключей, среди которых оказался и нужный мне, я немного успокоился, сунул связку в карман и со всеми предосторожностями вытащил на свет божий бумажник, который кричал мне: «Ку-ку!». У меня здорово дрожали руки, но то, что следует сделать, нужно сделать, и я не мог упустить такой случай. Если разобраться, то этот Кабироль при жизни был порядочным подонком: надо же взять в залог плюшевого медвежонка! Право, он не заслужил, чтобы с ним обращались приличнее, чем он вел себя сам.
Похоже, что воровство не являлось мотивом преступления. Бумажник содержал добрую сотню тысячных купюр, засаленных до предела. Я присвоил себе половину в качестве компенсации за мои передвижения, а также за волнение, пережитое в связи с обнаружением трупа. Как только я упрятал бабки в карман брюк, почувствовал себя другим человеком. Положив бумажник на место, отправился прогуляться по квартире из чисто профессионального интереса. Но лучше бы я пошел в кафе. Я зашел в помещение, служившее вспомогательной кладовой, затем побывал в крошечной столовой, кухне еще меньшего размера и спальне, где воняло кислятиной. Ничего интересного для меня. Ничего? Надо сказать, что… Нечего тратить время на шлянье, надо вовремя смываться. Надо держать эти истины постоянно в голове, это помогло бы избежать кучу глупостей. Когда я вернулся в комнату, где папаша Кабироль занимался своей коммерцией, на мой затылок обрушился удар, от которого разноцветные звезды посыпались из моих глаз, я рухнул на пол, а внутренний голос шептал мне, что краденое добро никогда пользы не приносит. А об этом я как раз и не подумал!
Иветта Шавире, Зизи Жанмэр или Людмила Черина. Я не был уверен. В общем, одна из этих барышень-балерин, неважно какая. Маленькая симпатичная женщина из литого золота танцевала на моей груди, как она это делала на груди Кабироля, и распространяла вокруг меня дважды знакомый запах духов, подходящий к губной помаде, вызвавшей гримасу на лице ростовщика. Казалось, кто-то щекочет левую сторону моей груди.
Я застонал, перекатился с боку на бок и с трудом открыл глаза.
Оказалось, что я лежу на животе, с головой, повернутой вбок до отказа, с ухом, прижатым к полу, как индеец на тропе войны, слушающий топот приближающихся врагов. Недалеко спокойненько лежал Кабироль.
Симпатичная пара, подходящий сюжет для украшения настенных часов, которые в изобилии производятся в этом районе Парижа.
Боже мой! Сколько же времени я нахожусь здесь? Несмотря на пелену, застилавшую мне глаза, предметы вокруг проступали более четко, чем раньше, как бы освещенные. Был ли это искусственный свет или свет уже другого дня?
Я опять закрыл глаза.
Маленькая женщина больше не давила на мою грудную клетку, но ее стойкий, настырный запах не исчезал.
Я открыл глаза.
Всего лишь в нескольких сантиметрах от моего лица маленькая ножка в туфельке из змеиной кожи давила каблуком окурок, видимо, упавший из пепельницы. Выше туфельки была красивая нога в нейлоновом чулке. Я застонал еще раз и попытался рукой схватить лодыжку. Нога исчезла из моего поля зрения, раздался щелчок выключателя, и все вокруг погасло.
Где-то вдали захлопнулась дверь, наступила тишина. Тишина, правда, населенная тысячей звуков: плачем ветра, стуком дождя, тиканьем часов, что-то где-то странно вибрировало и плюс ко всему – гул в моих ушах. Но больше никто не щекотал, аромат духов исчез. Только запах пыли и сырости, еще какая-то тошнотворная вонь, от которой можно было опять потерять сознание.
Но это оказался неподходящий момент. Опираясь на локти, я сумел встать на четвереньки. Оставаясь какое-то время в этом положении и покачивая головой, я прямо перед собой видел смутный силуэт Кабироля. Создавалось впечатление, что он качался. В конце концов, опираясь на мебель, мне удалось встать на шатающиеся ноги.
Вокруг меня сгущались сумерки, а мне хотелось ясности во всех смыслах этого слова. Может, немного света рассеет мое головокружение, усугубляющееся темнотой. Я нажал кнопку на цоколе настольной лампы.
Под резким светом ярко вспыхнула рукоятка ножа для разрезания бумаг. Что касается прогулок голой танцовщицы из литого золота, то они мне просто почудились. Она не покинула грудь Кабироля и не заплясала на моей. Она решительно оставалась на своем месте, неподвижно и с подпятой ногой. Для меня предпочтительней был этот вариант, чем какой-нибудь другой.
Итак, нож не тронули, но не оставили без внимания две другие вещи: губы мертвеца, с которых стерли следы губной помады, и бумажник, который я опять сунул в карман Кабироля после изъятия некоторой суммы денег на свои нужды – он отсутствовал. По ассоциации идей, я ощупал свои карманы – к счастью, пятьдесят конфискованных купюр оказались на месте. Не кончил я себя поздравлять, как раздался телефонный звонок.
Я еще полностью не пришел в себя и находился слишком близко от телефона, чтобы успеть проконтролировать свои рефлексы. Когда я понял всю неосторожность своего поведения, липкий эбонит телефонной трубки уже коснулся моего уха.
На музыкальном фоне «Вальса Гордецов» послышался молодой торопливый, с оттенком тревоги голос:
– Это вы, Кабироль?
