– Ни в чем. Я как раз просил передать, что ничего не нашел.
– Ха-ха!– смеется комиссар.– У вас случаются осечки?
– Как и у всех. И к тому же, если говорить искренне, я не так уж стремился вернуть Аньес в отчий дом. Я понял, что она не была там счастлива. Я решил, что она удрала с любовником. Мир праху ее. Я не испытывал потребности стараться изо всех сил.
– Даже если бы вы это делали, это ничего не изменило бы. Ведь все было закончено до вашего приезда сюда. А вчера, г-н Дорвиль, каким вы нашли г-на Дакоста?
– Как всегда, в состоянии отупения. Жвачное животное.
Вайо сверяется со своими записями.
– Ролан Шамбор и Андре Ковэн, знакомые покойного… обнаружили его… Они предупредили полицию и т. д.
Он поворачивается к фараону, выполняющему обязанности секретаря, и протягивает ему листок.
– Ради приличия вы их вызовете сюда или пошлете за ними, чтобы они подтвердили свои показания. Так положено.
– Хорошо, шеф.
– Г-н Бюрма! Вы были убеждены, как вы сами сказали, что чем меньше вы будете встречаться с Дакоста, тем будет лучше. Но тем не менее вы оказались на месте происшествия.
– Совершенно случайно. Я ехал в Праду навестить дядю с тетушкой. Проезжая по дороге, я заметил около «Дубков» оживление. Я подъехал. Из чистого любопытства.
– Ну что ж, это законное чувство. С вами, кажется, кто-то был?
– Случайный попутчик – он голосовал на дороге, и я решил его подвезти, ему тоже надо было в Праду. Он незаметно смылся, до того как обнаружили Аньес. И правильно сделал. Ему уже при виде Дакоста стало не по себе.
– Да, такие люди попадаются. Не все похожи на вас. Скажите-ка, среди знакомых Аньес, в списке лиц, которые могли что-нибудь знать о ее судьбе, предоставленном вам вашими клиентами, фигурировала некая Кристин Крузэ, так? Вы ездили к ней?
– Нет. Я сначала отправился к алжирцам, которым мои клиенты могли сами захотеть задать вопросы. Я поехал к ним, чтобы потом мог сказать, что я их видел. Я не спешил. Я не хочу сказать, что я не собирался навестить мадемуазель Крузэ, но у меня был вагон времени. А потом я узнал от Дельма, журналиста из «Эко», который брал у меня интервью, что…
– Да, что она повесилась. Все это явно дело рук сумасшедшего. Меня не удивило бы, что и здесь не обошлось без Дакоста. Может быть, ей стало известно, что он убил Аньес. Вот так. Ужасная трагедия, но здесь все ясней ясного. Это не испортит нам выходные дни.
Я молчу и только смотрю на него. Невозможно понять, верит ли он сам тому, что говорит. Я не могу разобраться, кто он такой: то ли действительно такой болван, каким описал его Дельма, то ли суперумник.
– Я хотел бы кое-что добавить,– произносит глухим голосом Дорвиль.– Дакоста, возможно, не был таким уж сумасшедшим. Там, в Алжире…
Он вытаскивает на свет божий историю предательства, заочного приговора…
– Это он был предателем, и в конце концов сознание своей низости стало для него невыносимым. Может быть, дочь его разоблачила, и он сжег то, что оставалось от полученных денег…
– Вот те на! – шепчет комиссар, наполовину заснувший.– Мне-то какое дело до ваших семейных историй, мой дорогой г-н Дорвиль? ФНО, OAS, и все эти ЗАД! Хватит! Вел ли себя Дакоста так, потому что он продал своих товарищей или потому что спятил, результат один. Возможно, ваши объяснения, мотивировки и т. п. понравятся журналистам, так как это даст им материал, но что это меняет в том, что я вам только что рассказал?
– Ничего, конечно, простите.
– Ну что ж, остановимся на этом. До свидания, г-н Бюрма. Я очень сожалею, что вы нашли эту девушку уже мертвой.
– И даже нашел ее не я,– говорю я с горечью.– Ее нашла собака.
В коридоре, среди людей, ждущих приема, я замечаю журналиста Дельма. Увидев меня, он украдкой шепчет: «Привет!» Я заговорщически улыбаюсь ему и выхожу вместе с Дорвилем. Мы подходим к моей машине и садимся в нее.
– Невозможно представить, что Дакоста виновен,– вздыхает Дорвиль.– Я имею в виду алжирское дело. Я бы хотел не верить, но невозможно отрицать очевидное. Он не стал бы убивать Аньес и парикмахершу и сам бы не повесился, если бы был невиновен. К тому же эти деньги… Много нашли денег?
– Трудно сказать. Единственное, что можно утверждать, судя по обрывкам, что это серия «бонапарт», не поступавшая в обращение. Но там не было пятидесяти миллионов.
– Может быть, они лежали еще где-то, кроме камина?
– Нет. Вы жалеете, что вам не удалось наложить лапу на эти денежки, да?
– О Господи, Бюрма! Поверьте, что я уже давно выбросил из головы эти грязные мысли.
– Тем лучше. Зачем вы заговорили с этим фараоном об алжирском деле?
– Чтобы он потом не узнал этого сам, стороной. Честно говоря, вы меня пугаете, Бюрма. Вы, конечно, не лгали комиссару, но вы о многом умолчали. Я следил, но неважно… Это нам выйдет боком… Вам-то на это наплевать, вы вернетесь в Париж. А я останусь, и я решил немного подстраховаться. К тому же это нисколько не повлияло на версию комиссара… А Лора?-добавляет он.– Когда она узнает, она не захочет в это поверить!
– И правильно сделает,– говорю я.– Дакоста виноват не больше меня – что в алжирском деле, что в убийстве двух девушек. Тот тип, голосовавший на дороге в Праду, о котором я говорил комиссару Вайо,– бывший шпик, он видел алжирского предателя своими глазами, и он сказал, что это не Дакоста. А теперь мы продолжим разговор в гостинице, за выпивкой.
Все то время, что я говорю, Дорвиль смотрит на меня округлившимися глазами. Он выслушивает все мои рассказы – о существовании «бале роз», о том, как меня похитили алжирцы, о моей встрече с капитаном Шамбором, о сцене с блондинкой и шпиком Морто и т. п.,– явно не зная, верить мне или нет.
– Ну а что в случае с Дакоста? – наконец произносит он с трудом.
– Все это инсценировано настоящим преступником, чтобы запутать следствие. Вскрытие, если оно будет проведено тщательно, скорее всего, покажет, что перед повешением Дакоста накачали наркотиками. Если только он не напился (или его не напоили) своего безумного абсента. Ну так что ж! Что мешает человеку нализаться, перед тем как пойти и удавиться? В зависимости от хода мыслей комиссара весь этот камуфляж, все это нагромождение фальшивых улик либо рухнет как карточный домик, либо, наоборот, станет прочным как скала. Если ему не нравится, когда ему отравляют выходные (и будни тоже), то дело на этом и остановится: преступник – Дакоста; он убил свою дочь, а потом повесился. Но что на самом деле думает комиссар, я не знаю. Аньес была убита не в «Дубках», а в этом подпольном борделе, где она, по- видимому, узнала правду об алжирском деле. Я скоро выясню, где находится это… место разврата.
– Каким образом? – спрашивает Дорвиль, не переставая удивляться.
– Адрес этого места и имена участников известны одной девице, сидящей в исправительном доме. Ее зовут Мод Фреваль, и ей платят за то, чтобы она молчала. Я послал к ней свою секретаршу – она постарается что-нибудь вытянуть из нее.
В первый раз за все время Дорвиль недоверчиво улыбается.
– О, вы знаете, эти девки лгут так же легко, как дышат.
– Все же всегда можно попробовать выудить у них правду. Справился же я с Морто, а его нельзя назвать очень сговорчивым. Кстати, мне пришло в голову, что там, из-за всех этих событий, я забыл спросить его, зачем он стащил у меня ту ассигнацию, помеченную OAS.
– Вы… вы все еще придаете значение этой банкноте… я имею в виду ее пропаже?
– Да. Я убежден, что на ней было что-то, какой-то знак, какое-то указание, которое ускользнуло от всех. Черт! Он, возможно, провел меня, этот шпик. Возможно, у него в руках есть еще козырь. Поедем к нему.
Мы встаем, и в этот момент звонит телефон. Это Шамбор. Он рассказывает, что в полиции, куда его
