размышления.
– И не без оснований.
– Я не могу решиться на подобный шаг. Это крайне неприятно. После всего происшедшего... А потом, вы или другой виновны... Главный виновник – моя дочь. Возможно, я не должна была давать ей такую свободу...
– Таким образом, единственный истинный виновник – вы сами. Но жаловаться бессмысленно. Как вы сами заметили, кто бы ни был виноват, дело сделано, и господин Марёй не переменит решения. Но я заинтересован доказать вам, что достоин доверия. Вы поручили мне работу. Я намерен ее выполнить. Не из любви к работе, а из нужды в деньгах. Я не хочу возвращать вам чек.
– Это крайне неприятно, – повторила она.
– Для меня это тоже – не удовольствие, – сказал я. – Итак?
По часам тишина установилась на пять минут. Пять минут это долго.
– Ладно, – наконец вздохнула она. – Но это крайне неприятно.
* * *
Сколько их не было, они повторяли эту фразу. В конце концов, они заездят пластинку.
– Это крайне неприятно, – сказал господин Жан Марей, которого производство игрушек с сюрпризами не превратило в весельчака.
Он оказался красивым молодым человеком, важным и холодным, больше всего похожим на чиновника. Именно таким я и представлял себе создателя модели пингвина многоцелевого назначения (серийное производство полярных перепончатолапых очевидно окажется под угрозой из-за разрыва между семьями. Уже хорошо!) Жан Марёй занимал узкий темный суровый кабинет в глубине двора на улице Пастурель. Чтобы проникнуть в него, приходилось пересечь магазин с коробками и разноцветными штуками из бумаги на длинных полках.
– Сам не знаю, почему согласился принять вас, сударыня. Вы понимаете, для меня невозможно... Это крайне неприятно...
Он взглянул на меня:
– Кто этот господин?
Госпожа Жакье немного растерялась:
– Вы... вы его не знаете?
– Не имею чести.
– Это не...
Господин Жан Марёй улыбнулся. Немного грустной, но главным образом высокомерной и презрительной улыбкой. И не смог удержаться от оскорбления:
– Так их много? – Он рассмеялся. – Честное слово, я легко отделался. Нет, сударыня. Мне неизвестно, что должно означать сие смешное представление, но это не тот господин, которого я застал... во время галантной беседы с вашей дочерью. Этот господин не выглядит проходимцем...
Возможно, он хотел мне польстить. Или обидеть. Мне так никогда и не довелось узнать.
Госпожа Жакье захлебнулась от возмущения:
– На проходимца! Знаете ли, сударь...
Какая ей была разница, как выглядел, проходимцем или нет, любовник дочери? Жан Марёй вздохнул:
– Эти соблазнители... – Словарный запас соответствовал внешности, – всегда похожи на проходимцев. По крайней мере, видимо, так кажется с другой стороны баррикад.
Он поигрывал парижским сувениром, валявшимся на столе. Обнаженной танцовщицей. Точной копией той, что прикончила Кабироля, но из меди.
– А потом, я так привык видеть одних проходимцев вокруг, что задаюсь вопросом, существуют ли еще нормальные люди.
Я остановил его болтовню:
– Позволите одно слово, сударь?
– Прошу вас, господин... господин?
– Бурма. Нестор Бурма. Частный детектив. Он подскочил:
– Детектив?.. Ах да! Понимаю!
Грустная улыбка рогоносца, не ставшего мужем, вернулась на его губы. Он обернулся к госпоже Жакье:
– Надеюсь, в ваши намерения не входит преследовать меня с помощью частного детектива из-за разрыва помолвки. Я...
– Ни о чем подобном нет речи, – оборвал я его. – Все разорвано. Ладно. Лично мне плевать. Но госпожа Жакье вообразила, будто все произошло по моей вине...
– Нет, не по вашей.
– Очень хорошо. Вот и все. Ну, почти... Потому что, перед тем вы позволили себе оскорбительное замечание, которое я не могу так оставить. Я понимаю, что вы разгневаны, и не понимаю, почему защищаю мадемуазель Ларшо, но уж таков я есть. У мадемуазель Ларшо не много любовников. Одного вполне
