хватает.
– Более чем... – натянуто признал он. – Я извиняюсь за эти нелюбезные слова. Но вы понимаете, все это...
– Да, крайне неприятно.
– Так что, если нам нечего больше сказать друг другу...
Он проводил нас до двери в кабинет, холодный, как родной край его низкопробных пингвинчиков.
– Ну вот, – заметил я госпоже Жакье, очутившись на улице Пастурель. – Надеюсь, вы удостоверились.
– Да, – ответила она, – Ах! Что за девушка! Что за девушка!
– Я должен ее повидать. И умоляю, не повторяйте мне, что это будет крайне неприятно.
* * *
Итак, отныне к чертям респектабельность? Одетт приняла меня в спальне, лежа в кровати, и в отсутствие матушки, отправившейся нюхать соли. Она в этом весьма нуждалась. Слегка помятое лицо – усталость придавала ему патетическую красоту – покоилось на подушке, окруженное беспорядочной волной золотых волос. Обведенные темными кругами глаза лихорадочно блестели. Нос заострился. На ней была прозрачная ночная рубашка, не скрывавшая грациозной округлости очень красивой груди. Она, обычно такая скромница (за исключением того случая, когда позволила будущему мужу застичь себя в неподходящем положении), не сделала ни малейшего жеста, чтобы скрыть от моих глаз такое приятное зрелище.
– Ну что, хорошеньких дел вы тут натворили!
– Я больна от всего этого, – вздохнула она.
– Вижу. Ваша мать мне чуть глаза не выцарапала. Она вообразила...
Я рассказал, что она вообразила. В ответ раздалось вежливое равнодушное 'ах'. Она словно унеслась за своими далекими мыслями. Потом пошевелилась и приподнялась в постели:
– Я идиотка, – вздохнула она. – Я потеряла голову. Я... Я так дорожила этим браком, что была готова на все...
– Не похоже.
– Вы не понимаете... Не можете понять... Он угрожал все раскрыть...
– Раскрыть что?
– Нашу прежнюю связь.
– Кто?
– Жан.
– Марёй?
– Нет. Его тоже зовут Жан...
– Очень удобно, – рассмеялся я. – Муж и любовник носят одно имя. Можно ничего не бояться.
– Не будьте жестоким. Бог мой!
Одетт разрыдалась. Я не стал ее успокаивать. Мне это не мешало, а ей становилось лучше.
– Я вас утомляю без нужды, – сказал я, когда она затихла. – Так что я ухожу. Отдыхайте... И постарайтесь больше ни о чем не думать.
Я протянул ей руку. Она взяла ее своими тонкими пальцами и не отпускала:
– Но мне так хотелось, чтобы вы поняли, – сказала она, подняв на меня красивые влажные глаза с зелеными искорками.
– Тут нечего понимать.
– Я не шлюха.
– Я ничего не имею против шлюх.
– Но я не такая... Прошу вас, выслушайте меня... Она все еще не выпускала мою руку. Потом нежно потерлась о нее щекой и моих ноздрей коснулся запах духов.
– Вам нечего мне сказать, – прошептал я.
– Есть, – настаивала она. – Я хочу, чтобы вы поняли... Я не могла не уступить ему... снова... Он сохранил некоторые из моих писем... самые многозначительные... он собирался передать их Жану. Жану Марёй... Повторяю, я так дорожила этим браком... Я была на все готова, чтобы устранить возможные препятствия... он заставил меня выкупить письма, а затем... он пожелал... немедленно...
– Награду?
– Давайте, презирайте меня! Я не заслуживаю другого.
Она выпустила наконец мою руку и зарылась лицом в подушку. Молча я смотрел на форму ее тела под одеялом. Потом оглядел чистенькую милую комнату, полную духов и шелка. Значит, все произошло здесь? В другом месте производитель безделушек их бы не застал врасплох. Госпожа Жакье должно быть отсутствовала. Что же до старой прислуги... она была не в счет.
– Я не шлюха, – повторила Одетт. Она села в постели.
– Я должен идти, – сказал я и улыбнулся. – Это неважно... Но если бы знать заранее, насколько вы
