Глава IV
Информация о покойном
Мы вышли. Сразу за дверью я набил трубку и закурил. Не в обиду будь сказано этому некурящему придурку, который откинул копыта, быть может прежде заставив откинуть копыта кого-нибудь другого, первая затяжка, окутавшая дымом мои легкие, наполнила меня блаженством.
Флоримон Фару приехал в машине, принадлежащей его конторе; водителем был фараон в штатском; он ждал своего шефа, покуривая и наблюдая за тем, как проносятся по наземной эстакаде поезда метро, и было видно: он ничуть не опасается, что кто-нибудь привяжется к нему. Машина стояла среди других перед входом в здание больницы. Но вопреки всем стараниям, которые, похоже, приложили, чтобы она не привлекала внимания, скрыть ее принадлежность к определенному общественному институту было столь же невозможно, как не заметить нос на физиономии Абеля Бенуа-Ленантэ.
Пока мы шли к ней, я быстро обежал взглядом все пространство от сквера Марии Кюри до площадки, где возвышалась статуя доктора Филиппа Пинеля[13], благодетеля психов; этот титул он получил за то, что ввел гуманные методы лечения несчастных полудурков. До него их в основном пытались излечивать палкой. «Я подожду вас», – пообещала цыганка. Может, она и ждала, но только никакой красной юбки в поле зрения я не обнаружил. Все эти опознания, разговоры,– короче, чушь, в которой мне пришлось принять участие, заняла много времени, и уже спустились ранние сумерки, ускоренные к тому же слабым туманом. Тем не менее было еще достаточно светло, чтобы я мог отличить изящную фигурку девушки от, скажем, вкалывающего дорожного рабочего. Белита не ждала меня, да и не имела ни малейшего намерения ждать… если только, а это вполне возможно, ее не спугнул приезд Флоримона Фару на автомобиле. Она принадлежит к племени, которое обходит полицейского за километр.
Водитель сел за баранку, инспектор Фабр рядом с ним, а мы с комиссаром расположились на заднем сиденье.
– Ну, и куда же на сей раз мы поедем выпить и побеседовать?– поинтересовался Фару.– У вас, Бюрма, по этой части большой опыт…
– Вы, надо полагать, узнали об этом из донесений полиции?– ухмыльнулся я.– Думаю, вы знаете, чего стоят полицейские донесения? Ну ладно, раз уж я вернулся в прошлое, поехали в «Розе» на площадь Италии. У меня остались отличные воспоминания о рогаликах, которые там подавали.
– Согласен. Жюль, площадь Италии,– приказал комиссар водителю. Нестор Бюрма проголодался.
Машина тронулась, проехала под металлическими опорами надземной эстакады метро и покатила по бульвару Опиталь.
– Да нет, я не проголодался,– ответил я.– Я вспомнил о рогаликах, потому что в ту пору за стойкой в этом бистро мне не раз случалось глотать три или четыре чашки кофе со сливками, а при расчете платить только за одну.
– А чего ради вы рассказываете мне об этом?– с явной симпатией поинтересовался Фару.– Полагаете, у вас недостаточно скверная репутация?
– Скверная репутация в наше время весьма прибыльна. А у меня она еще чересчур хорошая. Нет, я рассказал вам это, потому что впадаю в детство и потому что мне показалось забавным вернуться в компании полицейских на место моих юношеских противозаконных проделок.
– Ну, это было так давно,– заметил Фару.
– Да, все это теперь смешно. Срок давности прошел.
– Не говорите глупостей. Похоже, смерть Ленантэ выбила вас из колеи? На ваши плутни с рогаликами мне наплевать. А насчет срока давности, вы же знаете, это рассчитано на дурачков и в случае тяжелых преступлений он практически не действует. Наши досье ведь никогда не закрываются, и бывает, что убийца, чувствующий себя в полной безопасности, имеет весьма дурацкий вид, когда ему припоминают о некоторых неприятных вещах, происходивших за много лет до того, как он совершил преступление. А знаете, почему так случается? Потому что полицейский, не раскрутивший дело до конца, никогда не забывает о нем. Нераскрытое преступление становится делом его чести. Мало того что над ним насмехаются в прессе, но провал, пусть даже один-единственный, задевает его за живое. Есть, конечно, такие, кому на это наплевать, но далеко не всем. И вот он все ломает голову, надеясь отыскать какую-нибудь крохотную улику, которая поможет ему отомстить. Потому что на этой стадии речь уже идет о мести, о личном удовлетворении.
– Да вот, к примеру, хотя бы старина Баллен,– обернулся Фабр, куда внимательней, чем я, следивший за рассуждениями Фару.
Я не стал спрашивать, кто такой Баллен. Поскольку он не имел отношения к киноактрисе прошлых лет по имени Мирей, мне было начхать на него. Но Фару подхватил:
– Да, вот тот же Баллен. Точно, это дело, которое сразу сочли глухим… хотя тут уверенно никогда нельзя сказать… и на котором он, можно сказать, спятил. В тридцать шестом инкассатор перевозил крупную сумму и в окрестностях моста Тольбиак исчез, прямо колдовским образом. Баллен там буквально рыл землю, но все впустую. Он свихнулся на нем, и это не могло не сказаться на расследовании дел, которые ему поручали после этого. Он все пытался найти ключ к этой загадке. Она стала его пунктиком. Началась война, а он все копал и копал. В сорок первом немцы отправили его в концентрационный лагерь. Он возвратился, но уже совершенной развалиной. Ни к чему не был пригоден. Сейчас он давно на пенсии, но ребята из полиции говорят, что он до сих пор ищет.
– Если хотите знать мое мнение, патрон, вмешался Фабр,– то я считаю, что у него небольшой перехлест с профессиональной добросовестностью.
– Он просто псих, только и всего. Мы ведь тоже не кудесники. Каждому случается заваливать расследование. Не будем выходить из этого округа и заглянем чуть дальше в прошлое. Помните дело Барбала? Сюзанна Барбала, одиннадцатилетняя девочка. Ее расчлененный труп в двадцать втором году нашли под сценой в кинотеатре «Мадлон» на авеню Италии. До сих пор так и неизвестно, кто совершил это преступление. Впрочем… все это пустая болтовня… верней, треп ради трепа.
– Почему? Это познавательно,– заметил я. И надо сказать, отличный способ поддержать беседу.
Комиссар передернул плечами.
– Да нет, я увидел, что смерть Ленантэ выбила вас из колеи, и попытался вас немножко отвлечь.
– Нет, не только смерть. Скорей, встреча с ним после стольких лет.
– Это одно и то же.
– Ну да, что называется, траур и все такое. Господи, что за гнусный район! Окажусь ли я когда-нибудь здесь в солнечный день?
Мы приехали на площадь Италии. Притвора туман, принявший вид неясных теней, которые, стоило их заметить, словно ускользали украдкой по бульвару Гар, повисал клочьями на голых ветвях деревьев, стоящих по центру, и лежал на земле вдоль бордюра. Все кафе на площади были освещены, а над стеклянной террасой пивной «Розе» пробегала, подмигивая, неоновая реклама. Прежде чем рвануть под уклон по бульвару Огюста Бланки, автомобили катили по кругу с тем особенным рычащим звуком, какой издают шины при езде по мокрой мостовой.
Жюль, шофер в штатском, поставил казенную машину в начале улицы Бобийо, и мы все вместе прошествовали к гостеприимному бистро.
Жюль решил дожидаться нас у стойки, за которой сидело довольно много народу,– может быть, чтобы следить за любителями рогаликов на дармовщинку. А что, после того как он послушал мой рассказ, это очень даже возможно.
Фару, Фабр и я расположились в самом дальнем от входа углу. Кроме двух влюбленных, которые даже не удостоили нас взглядом, никого больше не было.
От стойки до нас доносились отголоски разговоров, звон рюмок и грохот электрического биллиарда, насилуемого парнем, не желавшим смириться с проигрышем; возможность спустить все деньги только усиливала его рвение. Кто-то включил музыкальный автомат, и голос Жоржа Брассанса, распевающего «Берегись гориллы»[14], перекрыл все прочие звуки. Возможно, это полицейский водитель позволил себе таким образом отдохнуть и развлечься. Во всяком случае, это была
