недурная шутка – Брассанс, составляющий звуковой фон разговору о старом анархе.
– Конечно, это не по правилам,– начал Фару, когда официант, принявший заказ, принес мне аперитив, комиссару грог, над которым поднимался пар, и бутылочку «Виши» для инспектора, находившегося, очевидно, под впечатлением услышанных историй про абстинентов[15],– разговаривать о расследовании в бистро, но я убежден, что это дело не выходит из разряда элементарного грабежа, а их совершается столько… Так что я могу себе позволить чуть-чуть нарушить правила… тем паче мне показалось, что вам, Бюрма, нужно выпить чего-нибудь подкрепляющего…
Я молча кивнул.
– Отлично! Так вот,– комиссар принялся сворачивать сигарету,– не будем особо останавливаться на идеях Ленантэ. Он сам выбрал свою жизнь, был анархистом, фальшивомонетчиком, неудачником и так далее, но последние годы вел себя тихо.
Комиссар закурил, и дым от его сигареты смешался с дымом моей трубки.
– Он не был активистом, не был членом никакой политической или философской организации. Вел мирную, спокойную, независимую жизнь. Как вы думаете, Бюрма, чем он занимался?
– Не знаю,– ответил я.– Он был классный сапожник, пошив обуви и все такое. Завел свое дело?
– Нет. Вероятно, у него никогда не было средств снять приличную мастерскую… я говорю, приличную, потому что вообще-то мастерская у него была…
– Скорей уж гараж,– уточнил Фабр.
– Да, пожалуй, гараж, склад… короче, помещение, которое можно было бы переделать в лавку, да только…– Комиссар скорчил гримасу, встопорщив усы.– Переулок Цилиндров… Прошу заметить, эти «цилиндры» не имеют никакого отношения к механизмам.
– Красивое название,– бросил я.
– Да, название, пожалуй, подходящее для профессии сапожника…
– Ну, еще лучше бы оно подошло для шляпника. А где находится этот переулок?
– Между улицей Насьональ, почти на углу улицы Тольбиак, и улицей Бодрикура. Место ничуть не хуже любого другого, вся беда в том, что этот переулок Цилиндров оклеветан. На табличках он обманно именуется тупиком, и это как-то не завлекает…
– Углубляться в него.
– Вот именно. Короче говоря, никакой мастерской на этих задворках процветание не грозило, и, похоже, у Ленантэ никогда и не было намерений попытаться поставить такой опыт. Клиенты со временем стали бы для него своего рода хозяевами, и не менее деспотическими… Ну а наниматься к кому-нибудь…
– Об этом и речи не могло быть.
– Совершенно верно. У нас есть сведения, что время от времени он шил пару-другую обуви, но жил-то не с этого. Ну-ка, Бюрма, догадайтесь с чего? Со старья! Он был, дорогой мой, старьевщик. Старьевщик и сапожник. При его скромных потребностях две эти профессии обеспечивали ему вполне достаточно средств и полную свободу. Он собирал старье, покупал, перепродавал и вполне мог сносно существовать. И при этом был сам себе хозяин. В какой-то мере он решил проблему. Вы видели в больнице его одежду?
– Нет,– ответил я.
– Ну да, в этом не было необходимости. Но если бы видели, то согласились бы, что это вполне приличные вещи, не шикарные, но добротные. Отнюдь не обноски, какие в основном носят старьевщики.
Старьевщик! У меня появилась одна мысль, но я эгоистически решил сохранить ее для себя. Ничего не поделаешь, неискоренимый анархический индивидуализм. Но похоже, Фару угадал ее. Он продолжил, как бы отвечая мне на нее:
– Сейчас как раз идет проверка, не промышлял ли он при случае скупкой краденого, хотя я так не думаю. Большинство скупщиков краденого, и крупные, и мелкие, у нас на учете. Ленантэ, а точнее, старьевщик по имени Абель Бенуа никогда не попадал под подозрение, что он занимается этим промыслом. Вот так он и жил, свободный и независимый, как поется в песне, пусть не в роскоши, но вполне в достатке, тем более что потребности у него были сведены почти до минимума. Ну хорошо. Это все, что я могу вам сказать про жизнь вашего бывшего друга. А теперь перейдем к печальному происшествию, случившемуся с ним.
Комиссар бросил окурок в пепельницу и допил грог.
– Три дня назад вечером на него на улице напали, как он заявил, арабы. Они нанесли ему два удара ножом и отняли бумажник. Он кое-как добрался до своего дома и попросил помощи у соседки. Она цыганка.
– Ну, соседка она ему или…– бросил Фабр, перебирая пальцами, словно скатывая нейлоновые трусики.
– В любом случае она его соседка. Она живет в домишке рядом с ним. Думаю, он слишком стар, чтобы спать с нею, хотя с этими мужиками, лишенными предрассудков, никогда ничего не известно.
– Не так уж он был стар, всего шестьдесят,– запротестовал я, думая о своем будущем и припомнив недавнее прошлое Саша Гитри[16].
– Я говорю не об его возможностях,– улыбнулся Фару,– а о разнице в возрасте между ними. Ей двадцать два. Ежели немножко округлить, получается сорок лет.
– Понятно. И что же девушка?
– Помочь ему она не могла, раны были серьезные – и подтверждение тому, что он от них скончался…
– А я думал, что у цыганок есть свои врачебные секреты – бальзамы, всякие там заговоры и снадобья.
– Вполне возможно, только эта, похоже, их не знает. Она современная цыганка, бросила свой табор вместе с бальзамами, заговорами и прочими секретами. Она втащила Ленантэ в его машину, старый драндулет, на котором он разъезжал по своим барахольным делам, и привезла в Сальпетриер. Естественно, наши коллеги в том округе были оповещены…
– Секундочку,– прервал я его.– Кстати, об округе. Как получилось, что она привезла его в Сальпетриер? Разве поблизости от переулка Цилиндров нет больниц?
– Есть больница Ланнелонг. Но она повезла его в Сальпетриер.
– Почему?
– На этот счет она нам ничего не сказала. Думаю, одни больницы более известны, другие менее, и ей первым делом пришла в голову Сальпетриер. Так вот, коллеги заинтересовались этим делом и порылись у него дома. Он сразу показался им загадочным. Догадались почему?
– Нет, но это неважно. Продолжайте.
– Понимаете, старина, в том округе полно арабов и невозможно определить, кто из них за нас, а кто против, и потому там мы тщательней, чем в других местах, занимаемся обычными ночными грабежами, особенно если они совершены североафриканцами.
– А, ну да! Ведь это происходит в общине выходцев из колонии! Феллаги[17] и компания, так?
– Совершенно верно. Сегодня араб, почитающий Коран, пришивает другого араба, почитателя вина…
– В намять о вашем вегеталианском приюте,– ухмыльнулся инспектор Фабр.
– Лучше не вспоминайте о нем. А то не удержитесь и закажете еще бутылочку «Виши»,– бросил я ему.
Он мигом заткнулся.
А Фару продолжал:
– Завтра сборщики дани Фронта национального освобождения требуют выкуп у содержателя гостиницы или, скажем, харчевни для мусульман. А в промежутках эти же сборщики а может, просто ловкачи, умеющие ловить рыбку в мутной воде,– добывают деньги другими способами. Время от времени совершают нападения и отнимают у жертвы бумажник.
Инспектор не сказал, что сейчас мы коснулись некогда излюбленной темы некоторых анархов насчет противозаконных методов, но, надо полагать, подумал об этом.
