он.– Напротив, он вас ждет. Благоволите записать его адрес.
По бульвару Араго я дошел до перекрестка с улицей Гобеленов. Купил в газетном киоске всю вечернюю прессу. Конечно, не в обычаях полиции поверять журналистам свои сокровенные мысли, однако умеющие читать между строк могут кое-что уловить даже из газетных публикаций. Мне хотелось выяснить, есть ли у полиции какая-нибудь свежая мысль относительно насильственной смерти экс-инспектора Норбера Баллена, и если есть, то какая. «Франс-суар», «Пари-пресс», «Информасьон» – ничего. Ничего нового по сравнению с тем, что я уже прочел в «Крепюскюль». Со скрытой иронией газеты разглагольствовали о несчастьях бывшего полицейского, держась версии ограбления. Вряд ли полиции могло прийти в голову, что некий цыган, весьма несдержанный в обращении с ножом и излишне чувствительный, когда затрагивается честь его племени, пришил бывшего полицейского, приняв его за другого. Не верил я и в то, что полиция вообразит, будто бедолага двадцать лет спустя – Александр Дюма, да и только! раскопал что-то касающееся «тайны моста Тольбиак» и поплатился за это жизнью. Хотя кто его знает… Ведь теперь высокопоставленные чиновники с набережной Орфевр входят в жюри по присуждению премий за лучший детективный роман. Это могло наложить отпечаток на их образ мыслей. Вкус к приключенческим книжкам вкупе с профессиональной подозрительностью вполне способен подхлестнуть игру воображения. Впрочем, «игра воображения» – это не совсем точно. Ведь что ни говори, а все же странно: Норбер Баллен приходит к Ленантэ и роется в его вещах, прочитав написанную по моей просьбе заметку Марка Кове. Он был чокнутый, пусть так, но все равно…
Раздумывая обо всем этом, я пошел назад, свернул налево, на улицу Бербье-дю-Ме, и дошел по ней до фабрики гобеленов. Сквозь зарешеченные окна виднелись ткацкие станки. Предприятие Борено помещалось напротив. Этот Борено был лесоторговец: пронзительный визг электрической пилы нарушал провинциальное спокойствие извилистой улочки с узкими тротуарами. Я толкнул прорезанную в главных воротах дверцу, но она оказалась запертой. Тогда я нажал кнопку звонка, и раздавшийся щелчок возвестил о том, что путь открыт. Из будки навстречу мне вышел охранник, пристально глядя на ручные часы. Затем он перевел взгляд на пачку газет, зажатых у меня под мышкой. (Трубка и кисет и без того оттопыривают мне карманы. Не хватало еще совать туда газеты.) Возможно, он решил, что я разносчик и собираюсь их ему предложить.
– Я к господину Борено,– чтобы разрешить его сомнения, сообщил я с места в карьер.– Он меня ждет.
Охранник вновь сверился со своими тикалками.
Вы вовремя пришли,– объявил он.– Приди вы минутой позже, я бы вам, пожалуй, и не открыл.
Пила внезапно перестала вгрызаться в дерево, которое ничего плохого ей не сделало. И сразу же атмосфера на фабрике как-то странно переменилась. Штабели досок, бывших когда-то деревьями, вдруг стали выглядеть брошенными и сиротливыми.
– Это еще почему? Вы дали обет?
Он склонил голову к плечу.
– Вы ведь не слышите пилу?
– Вернее, больше не слышу.
Вот я и говорю. Только что началась забастовка.– Сторож яростно поскреб свою плешь.– А я не знаю, что мне делать: должен я впускать и выпускать людей или нет?
– Справьтесь в забастовочном комитете.
– Да, пожалуй, я так и поступлю. Но раз уж вы здесь и вам нужно повидать господина Борено… Вам вон в то здание.
Я поднялся по ступенькам и вошел в дверь, на которой крупными буквами было написано: «Дирекция». Я обратился к машинистке, и та направила меня этажом выше. Там я обнаружил еще одну машинистку, которая так неистово лупила по клавишам, что сразу было ясно: передо мной штрейкбрехер. С огромным трудом мне удалось оторвать ее от машинки. Я сунул ей свою визитную карточку, она отнесла ее по назначению, после чего вернулась и пригласила меня следовать за ней. Я очутился в уютной комнате, дровяная печь распространяла приятное тепло. Человек лет пятидесяти, хорошо одетый, широкоплечий и тучный, смотрел сквозь тюлевую гардину во двор. Лицо его выражало сильное неудовольствие, если не сказать больше. Под окнами толпились рабочие, их гомон доносился до нас. Г-н Шарль Борено оторвался от угнетающего зрелища, резко повернулся на каблуках своих шикарных штиблет и смерил меня взглядом. По примеру своего цербера он покосился на пачку газет у меня под мышкой, после чего радостно – насколько позволяли обстоятельства – осклабился и двинулся ко мне, широко раскрыв объятия.
– Нестор Бюрма! возопил он.– Старый дружище! Ну, как поживаешь?
Глава X
Друзья-приятели
На моем лице, должно быть, изобразилось немое удивление. Такого приема я никак не ожидал. Вот уж, как говорится, не думал, не гадал. Хозяин кабинета схватил меня за руку и принялся дергать ее, словно я был насос подкачки топлива. Я сдался.
– Ну что? – продолжал Борено, владелец фирмы „Борено, торговля лесом, распиловка' и прочее и прочее. В пасти у него сверкали золотые фиксы.– Ну что? Не узнаешь старых друзей. Когда старина Кудера позвонил мне и сказал, что какой-то чокнутый по имени Нестор Бюрма хочет повидаться со мной и поговорить о моем знакомом старьевщике, я ответил, что с удовольствием приму тебя, но ведь не мог же я все сказать этому милому доктору, верно? И что за спешка? – Он наконец отпустил мою руку, но в голове у меня при этом не прояснилось.– Смотри ты! Детектив! Тут хоть кто опешит. Да, когда мы были знакомы, я звался не Борено.
– Боже! – вскричал я. – Берни! Камиль Берни!
Он приложил палец к губам.
– Тс-с, не так громко. Камиль Берни умер и погребен. Не будем его воскрешать. В сущности, его никогда и не было.
– От вас от всех рехнуться можно,– проворчал я, ударив кулаком в грудь.– Меняете имена как перчатки. С чего бы это?
– Минуту! – ухмыльнулся он.– Берни никогда не было моей настоящей фамилией. А настоящее свое имя я ношу сейчас, и звучит оно вполне достойно: Шарль Борено. У анархов, где никто не проявлял особого любопытства и не спрашивал документов, я назвался Берни. Отчасти из-за семьи, отчасти по другой причине. А когда остепенился, вернул себе подлинное имя.
Весьма хитро,– кивнул я одобрительно.
– Еще бы.
Он вздохнул и, подойдя к окну, выглянул во двор. Внизу его рабочие проводили что-то вроде митинга.
– Хитро,– повторил он.– А какой хитростью нужно обладать, чтобы успешно спорить с этими типами.– Он обернулся и скроил кислую мину.– Я заделался капиталистом, старина. Получил в наследство вот это хозяйство, усовершенствовал его, довел до процветания. Не разгрызешь орешка…
– Не съешь и ядрышка,– закончил я.
Он стиснул зубы и агрессивно выпятил челюсть.
– А взгляды меняются. Тебе, наверное, не по душе то, что я тебе рассказал?
– Да я, знаешь ли…
Непринужденным и пренебрежительным мановением руки я послал подальше всяческие условности.
Он улыбнулся.
– А ты? Ты стал сыщиком.
– Частным. Тут есть известный нюанс.
– Наверное. Господи, давай же сядем. В нашем возрасте уже не вырастешь.
Он сел за письменный стол. Я пододвинул себе кресло и устроился поудобнее. Он закурил «Житан» и
