– Да. Можете быть свободны.
– Я как раз собирался просить вас об этом,-сказал он, наливая себе вина.– Уже поздно.
Он залпом осушил стакан и вытер усы. Помедлил, прежде чем подняться…
– Хочу спросить у вас, Бюрма… Комиссар Бернье, о котором вы мне говорили, это случайно не комиссар Арман Бернье?
Очень может быть. Как-то не интересовался его именем. Впрочем, Арман ему вполне подходит.
Фару обрушил на меня подробный перечень примет, делавший честь его профессиональной наблюдательности.
– Все совпадает,– подтвердил я.– Кроме того, он краснолиц, элегантен (когда снимет плащ) и хамоват. Фару рассмеялся.
– Точно, Арман Бернье. Я познакомился с ним в один из его приездов в Париж… -И еще добрых четверть часа он рассказывал мне о комиссаре в надежде вытянуть какую-нибудь дополнительную информацию.
Глава II
Идентификация обеспамятевшего
Настенные часы пробили девять. Я подождал еще минут десять, взял телефон и набрал номер агентства печати Лекту.
На вопрос:
– Мадемуазель Шатлен у себя?– получил ответ:
– Нет, месье. Мадемуазель Шатлен отпросилась. На несколько дней. Грипп.
Я надел пальто, шляпу, вышел в холодное утро и спустился в метро. Поднялся я из него лишь после того, как, по моему предположению, наверху окончательно рассвело.
Прежде чем позвонить в дверь квартиры своей бывшей секретарши, я приник ухом к замочной скважине. Этот неблаговидный поступок, который тщетно было бы искать в «Правилах хорошего тона» Поля Робо, не раз оказывал мне неоценимую услугу. Вынужден заметить, что талант большинства моих коллег ограничивается такого рода интересом к грязному белью. Но на сей раз прием мне не помог. Не услышав ничего интригующего, я нажал кнопку звонка.
– Кто там? – раздался простуженный голос в промежутке между двумя хлюпаньями носа.
– Это я. Нестор Бюрма.
Последовало глухое восклицание.
– Бюрма? Вы, патрон? Минутку.
Дверь отворилась.
Кутаясь в домашний халат, надетый поверх пижамы, в разрозненных тапочках без задника на босу ногу, со спутанными волосами, без грима, поминутно поднося к покрасневшему носу скомканный в шарик миниатюрный платок, Элен Шатлен выглядела куда менее привлекательной, чем когда раскрывала свои прелести навстречу солнечным лучам Канна.
Однако от ее тела по-прежнему исходил волнующий аромат туалетной воды и пудры, лицо, несмотря на отсутствие косметики, отнюдь не утратило привлекательности, а в глазах под тонкими черными бровями я читал льстящую моему самолюбию радость встречи.
– Входите,– пригласила она.– Только вы способны на такие сюрпризы. Я не обнимаю вас, но сердцем с вами.
– Боитесь заразить гриппом?
– О Господи, неужели так заметно?-встревожилась она.– Нет, просто это выглядело бы непристойно. Ведь я принимаю вас в спальне…
– Очень любезно с вашей стороны…
– …поскольку это единственная отапливаемая комната во всей квартире. Так что не заблуждайтесь на этот счет, патрон.
Она со смехом придвинула ко мне стул, оправила кровать и улеглась под одеялом. На низком табурете на расстоянии протянутой руки рядом с медикаментами стояла электроплитка с чайником. Нет, болезнь не была предлогом, удерживающим Элен в спальне. Голос, остававшийся простуженным на протяжении всей нашей беседы, служил тому лишним доказательством.
– Не хотите ли чаю? – предложила она.– Настоящего? Кроме того, у меня есть немного рома. Только если вы сами себя обслужите.
Я принял предложение. Она деликатно высморкалась.
– Уж не рассчитываете ли вы на мою помощь в задержании какого-нибудь семидесятилетнего прохвоста?
Она была в хорошем настроении и вполне владела собой, ни тени взволнованности. Я рассмеялся.
– Вы себя недооцениваете. Почему бы мне не прийти к вам ради собственного удовольствия? С тех пор как я освободился из лагеря, я общался только с мужчинами. Вот у меня и возникло вполне естественное желание полюбоваться на красивую мордашку старой знакомой. Марк Кове, Монбризон и прочая компания – люди очень милые, однако…
– Марк? Вы его видели?
– Да, в Лионе. Он теперь там со своей газетой.
– Я слышала, что «Крепю» эвакуировалась, но не знала куда. Как поживает Кове?
– Неплохо. Слегка спал с лица, как, впрочем, и все мы. Одному лишь Монбризону удается сохранять вальяжность.
– Монбризону?
– Жюльену Монбризону. Адвокату. Он как-то заходил в наше агентство. Неужели не помните? Такой солидный, в перстнях.
– Нет.
– Приятель Боба… Друг, если хотите.
– А-а… А что Боб, как он? Мне о нем ничего не известно.
– Боб? Погиб… Я видел его всего лишь несколько секунд. Его убили на моих глазах на Перрашском вокзале,– рубанул я наотмашь без всякой подготовки.
Она мгновенно приняла сидячее положение. Ее бледное лицо посерело, круги под глазами обозначились отчетливее.
– …Убили! – воскликнула она.– Что за шутки, патрон?
– Я не шучу. Коломера убили так, как я вам рассказываю.
Она смотрела на меня с напряженным вниманием. Со своей стороны я делал то же самое. Света пасмурного дня вполне хватало, чтобы я мог следить за выражением ее лица. Она была потрясена, ибо все мы в агентстве любили Коломера, но не обнаруживала каких-либо подозрительных эмоций.
Я удовлетворил ее любопытство, ограничившись теми объяснениями, какие счел нужным представить, выдавая умозаключения лионского комиссара за свои собственные. В моем рассказе скрывалось множество ловушек, ни в одну из которых она не угодила.
Воспользовавшись ее кажущимся смятением, я нанес ей, как мне думалось, решительный удар, неожиданно показав фотографию матрикулярного номера 60202. Она отнеслась к ней безо всякого интереса, и мне пришлось признать in peto[18], что проявленное ею безразличие было искренним.
– Кто это? – равнодушно спросила она.
– Товарищ по концлагерю. Я думал, вы его знаете.
– Нет. С чего вы взяли?
– Так,– брюзгливо ответил я.– Просто вы уже шестидесятая, кому я ее показываю.
Она лукаво взглянула на меня сквозь тень длинных ресниц.
