Улица Вокзальная, 120

разом расквитаться с вами. Мне следовало бы предвидеть, что вы примете меры предосторожности… Вы меня сразу заподозрили?

– По законам жанра это должно было бы произойти именно так, это вы хотите сказать? Увы, нет! По-настоящему я начал вас подозревать лишь после неудавшегося покушения Жалома. После того как в половине четвертого ночи Лафалез, Кове и я пришли к нему домой… Я вам все объясню, комиссар,– обратился я к таращившему глаза Бернье.– На какое-то время я остался без табака. Да будет благословенно его временное отсутствие, ибо, питая отвращение к сигаретам, я отказался от угощения, которое предложили мне мои спутники. Первым войдя в квартиру, я сразу же почувствовал специфический запах светлого табака. А также заметил в пепельнице обгоревшие спички. Может быть, эти спички, вместе с запахом дыма, оставил после себя перед выходом на дело Жалом? К сожалению, запах был слишком сильным, чтобы быть застарелым. К тому же курящий Жалом (позднее в его карманах мы нашли пачку «Голуаз») не пользовался спичками. Во всей квартире, если не считать пепельницы, на них не было и намека, а наличие большого количества пузырьков из-под бензина красноречиво свидетельствовало о том предпочтении, которое он отдавал зажигалкам. Следовательно, кто-то другой побывал в квартире Жалома. Кто же? Курильщик светло-желтого табака… Тот, чья страсть к табаку была так велика, что даже эти чрезвычайные обстоятельства не удержали его от курения… Где это я уже вдыхал этот запах? Ну конечно же, у вас, Монбризон, у вас, и нигде больше… И тут мне на память пришли некоторые детали и несообразности, которым до сей поры я не придавал должного значения. Во-первых, даже не столько тот факт, что вы объявились в полиции с опозданием на целые сутки (время, понадобившееся вам для того, чтобы решить, выгодно или невыгодно оповещать о своем знакомстве с Коломером), сколько сам характер ваших показаний. Я имею в виду вашу интерпретацию состояния бедняги Боба. На вокзале он не показался мне растерянным. Между тем вы всеми силами старались внушить мне, будто он находился под влиянием неистового волнения, возбуждения, страха мести и бог знает чего еще… включая зависимость от наркотиков. Как будто человек, одержимый столь пагубной страстью, не носит на своем лице ее стигматы. И совсем не обязательно быть врачом, чтобы ее диагностировать. Здесь вы обнаружили поистине подозрительную неосведомленность. Тем более подозрительную, что употребили общепринятое выражение «ломка», а характеризуя постигшее вас заболевание глаз, воспользовались варварским термином «амблиопия».

– Это еще что за зверь? – спросил Фару.

– Частичный паралич оптического нерва, вызванный никотинной интоксикацией. Результатом ее является смешение цветов, проявляющееся поначалу в неразличении синего и серого. Отсюда остроумный ответ этого господина на мой вопрос: «Неужели вы всерьез утверждаете, что Коломер посинел от страха?» – «Затрудняюсь сказать. Ведь у меня амблиопия». Став жертвой этого пагубного пристрастия, он продолжает много курить, ибо он – и никто другой – самый настоящий наркоман. Как ни в чем другом, он испытывает потребность в табаке. Доказательство: обстоятельства застали Монбризона, которого я всегда знал как большого поклонника вин и ликеров, врасплох и он не обеспечил себя запасом спиртного. Зато запасся своими любимыми сигаретами «Филип Моррис». Они же его и погубили. Это их аромат остался в квартире Жалома. Их же аромат я почувствовал в вашем доме, Монбризон, после того как, воздерживаясь в течение нескольких часов от курения, чтобы обострить обоняние, зашел к вам… За советом, как объяснил я тогда, а на самом деле – чтобы на нюх и на глаз проверить основательность своих подозрений. Все подтвердилось. Сигарета, которую вы курили, распространяла уже знакомое мне благоухание. Не станем придавать чрезмерное значение тому обстоятельству, что в пепельнице, еще не опорожненной вашим слугой, а может быть, снова наполненной, валялись обгоревшие спички, такие же, как у Жалома, цветные и плоские. Сами по себе они отнюдь не представляют собою неопровержимых улик. Но вы не показались мне человеком, хорошо выспавшимся и отдохнувшим. Думаю, не ошибусь, если выскажу предположение, что, обеспокоенный дальнейшим развитием событий, вы даже не ложились. Да, вы набросили домашний халат, но ваши руки, с полным комплектом бижутерии, были холодны и нечисты – холодом и нечистотой бессонницы. В белые ночи творятся порой черные дела, так бы я выразился, если бы позволил себе внести элемент поэзии в сухой перечень фактов… Вы пережили, вероятно, тихий ужас, увидев, как я вваливаюсь к вам в столь ранний час, однако встретили опасность лицом к лицу, и я представляю себе ваше облегчение, когда вы убедились (или заставили себя убедиться) в том, что мой демарш не содержит в себе ничего предосудительного. Но осознаете ли вы всю парадоксальность ситуации? Именно тогда, когда вы обрели относительный покой, я окончательно уверился в своих подозрениях. Разумеется, они были далеки от тех, обладающих доказательной силой, которые можно было бы предложить вниманию суда, но, честно говоря, в тот момент я был озабочен не столько тем, как убедить присяжных, сколько тем, как напасть на след, и вы должны признать: поставленные в связь с некоторыми вашими поступками, представавшими не слишком благовидными в свете моей подозрительности, они постепенно превратились в изящный букет достоверных предположений. Говоря о не слишком благовидных поступках, я имею в виду, например, ту настойчивость, с какой вы, прилично нагрузившись в ресторане, упорно навязывали мне свое гостеприимство. Я отклонил ваше великодушное приглашение. Тогда вы вызвались проводить меня до госпиталя. Было холодно. Эта прогулка не заключала в себе ничего привлекательного даже для пьяного человека. Вы должны были руководствоваться какими-то серьезными мотивами, чтобы ее предпринять. Если бы тогда к нам не присоединился Марк Кове, вряд ли я мог бы строить сейчас из себя Шерлока Холмса.

Издав вместо ответа презрительный смешок, он заметил:

– Скажу вам откровенно: вся эта ваша теория обгоревших спичек, окурков и сигаретного пепла мало чего стоит.

– В обычное время – да. Но ведь мы живем в исключительное время. Сигареты «Филип Моррис» не валяются на каждом шагу под ногами, я убедился в этом, обойдя всех спекулянтов на черном рынке. Они предлагали мне сахар, сгущенку, уникальные издания книг, слонов, но «Филип Моррис», даже по сто франков за сигарету, у них не было. Вы своевременно запаслись ими… однако вряд ли они вам теперь пригодятся… Словом, в квартире Жалома находились вы, когда полицейский заметил свет в окнах. Дома шторы вам задергивает ваш слуга. Вот вы и не подумали об этом, войдя в квартиру вашего сообщника. И не отозвались на окрик полицейского, когда он позвонил в дверь, в чем я ничуть вас не упрекаю…

Утолив жажду, я продолжал:

– Наконец, поездка в Ла-Ферте-Комбетт окончательно мне все прояснила задолго до того, как на конверте письма, адресованного Элен Парри, я обнаружил штемпель вашего почтового отделения. Прежде всего выяснилось, что название этого населенного пункта мне небезызвестно. Я вспомнил, как его произнес Артур Берже, военный корреспондент, повстречавший вас там 21 июня, в тот самый день, когда Жорж Парри был замучен, признан мертвым, а затем попал в плен, а вас слегка задела шальная пуля. Потом я набрел на кое-какие оставленные вами следы, например на этот бриллиант, а также на воспоминания папаши Матье, который без труда вас опознает. Свидетелей более чем достаточно. Таких, например, как Элен Парри. В Перраше она стояла в двух шагах от вас, когда вы стреляли…

– Черт! – выругался он.

– Вы были захвачены своим… делом, пребывая в полной уверенности, что она находится от вас за тридевять земель. Неудивительно, что вы ее не заметили. Еще есть полицейские, стоявшие в оцеплении, которые ничтоже сумняшеся дали вам уйти. Еще бы, ведь они прекрасно вас шали. Да и вы сами разве не хвастались передо мной своим знакомством с полицейскими? Мыслимо ли заподозрить такую персону, как вы, в том, что она явилась зачинщицей перестрелки? К тому же, слепо нацеленные на задержание политического преступника, эти славные ребята вовсю таращили глаза, высматривая мужика со всклокоченной бородой и кинжалом в зубах…

Меня прервал телефонный звонок.

– Инспектора Фару просят к телефону,– объявил снявший трубку.

– Алло! – зарычал Флоримон,– это ты, Пти? Очень интересно,– подытожил он, закончив разговор.– Я послал Пти в нашу контору вместе с пушкой, изъятой у этого типа. Так вот, они установили, что ее пули идентичны найденным в теле некоего Гюстава Бонне.

– О, вот о ком я совсем забыл,– воскликнул я.– Бонне. Гюстав Бонне. Слуга – другой сообщник Монбризона. Дорогой мэтр отважно сообщил мне сегодня утром об исчезновении своего слуги. И поведал презабавную историю. Однако попытка ухватить быка за рога должна быть признана неудачной. Весьма