истинному виновнику преступления, единственным лионцем здесь был Бернье. Тот самый Бернье, которого никакие неотложные дела не ждали в предпраздничном Париже (родителей у него нет, а коллеги с Набережной на дух его не выносят), который первым поспешил обыскать Монбризона и отвлечь внимание от найденного флакона… А флакон уже сам по себе должен был бы привлечь внимание полицейского… Равным образом мне стал понятен смысл сардонической и очень спокойной ухмылки прощавшегося с нами адвоката. Поскольку перрашское дело должно было слушаться в лионском суде, он не сомневался, что Бернье обеспечит ему побег. Все эти соображения, рассказ о которых занял столько времени, мгновенно пронеслись в моем мозгу. Не раздумывая, я все поставил на карту…
– И обнаружили у него вторую часть клада,– сказала Элен Шатлен.
Глава XI
Первое убийство
На следующий день мы отправились с Элен в клинику, чтобы удостовериться в улучшении состояния тезки моей секретарши. Был чудный солнечный день. Снег искрился в его лучах. Я вспомнил о Бобе, обожавшем зимние виды спорта.
– Хорошим парнем был этот Коломер,– сказал я.– Смертельно раненный, плохо представляя себе, кто мог бы в него стрелять, он думает лишь об одном: во что бы то ни стало поделиться со мною своими знаниями о Жорже Парри. В этом смысл его предупреждения: «Улица Вокзальная, 120». Он надеется на мою смекалку, которая позволит мне извлечь из этого сообщения максимум информации…
– Да,– согласилась Элен.– Агентство «Фиат люкс» многого лишилось, потеряв его.
В клинике, узнав о нашем появлении, помолодевший, сбросивший десяток лет Юбер Дорсьер вышел нам навстречу.
– Мы спасли ее! – воскликнул он.– Спасена, спасена. Она будет жить. Какое счастье, какое счастье!…
Он горячо пожал нам руки, как будто мы имели какое-то отношение к этому чуду хирургического искусства, и проводил нас к изголовью больной.
– Здравствуйте, детка,– сказал я.– Итак, мы уже вне опасности? Я просто счастлив. Тем более, что по долгу службы должен задать вам еще несколько вопросов.
– Опять…– простонала она.
Она говорила нежным, певучим, проникновенным голосом.
– Самую малость. Мне хотелось бы знать…
Вкратце она рассказала нам следующее.
Увидав, что Монбризон выстрелил в Боба, она выхватила револьвер, повинуясь атавистическому, если так можно выразиться, инстинкту и весьма противоречивым чувствам: желанию отомстить за Коломера и страху послужить для Монбризона второй мишенью. Жест, прямо скажем, беспомощный, если принять во внимание, что револьвер, который она носила с собой из какого-то ребяческого фанфаронства, так давно не снимался с предохранителя, что им практически нельзя было пользоваться. Ей удалось уйти с вокзала, воспользовавшись проходом, еще свободным от оцепления. Придя домой, она прочла завещание и сразу же догадалась, что речь в нем идет о вилле в Шатийоне, адрес которой выкрикнул умирающий Коло-мер. Она не могла только уразуметь, как ему удалось его узнать. (Не желая омрачать память о покойном, я ничего не стал ей объяснять.) Она села в первый же поезд и переправилась через демаркационную линию. Ночи в Париже – дневные посещения могли вызвать подозрение – она проводила на вилле в поисках сокровища. Не с тем, чтобы завладеть им, а чтобы тайком передать в полицию. В тот вечер, когда мы нашли ее раненой, она обнаружила, что днем двери были взломаны, а дом безжалостно перерыт снизу доверху. Услышав, что дневные визитеры возвращаются, она укрылась в чулане. Она узнала Монбризона и его слугу. Затем все произошло так, как я это себе представлял.
– Ну вот, тучи рассеялись,– сказал я, погладив ее изящную руку.– Вы открыли Коломеру ваше истинное положение?
– Нет.
– Он узнал о нем. И знаете как?
– Наверное, по фотографии отца, которую он видел в моей комнате. К тому же однажды я сама допустила оплошность…
– Какую же?
– Я родилась 10 октября 1920-го, а не 18 июня 1921-го. 10 октября этого года Боб без всякой задней мысли, так, во всяком случае, мне представляется, подарил мне цветы. Я горячо поблагодарила его, сказав, что очень мило с его стороны, что он решил поздравить меня с днем рождения. И тут же, спохватившись, выдумала какую-то небылицу. Все это должно было показаться ему странным…
– Возможно. А поскольку в некоторых газетных статьях – я имею в виду не те вырезки, которые были найдены у Коломера, а другие, более обстоятельные тексты, с которыми я познакомился в Национальной библиотеке,– упоминалась дочь и приводилась наряду с другими деталями дата ее рождения, он окончательно уверился в своих предположениях.
Мы помолчали. Затем я спросил:
– Что вы намереваетесь делать после выписки?
– Не знаю,– устало отозвалась она. Ее прекрасные глаза были волнующими как никогда.– Боюсь, что мною заинтересуется ваш друг инспектор… Фальшивые документы…
– Та-та-та! Он закроет на это глаза. Обещаю вам, что вы выйдете отсюда без всяких проблем. А если вдруг возникнут какие-то осложнения, смело обращайтесь ко мне.
– Благодарю вас, месье Бюрма. Боб часто мне о вас рассказывал. Он говорил, что вы – свой парень.
– Раз на раз не приходится,– улыбнулся я.– Но для вас, когда бы это ни потребовалось, я всегда буду в хорошем настроении. Непредсказуемы превратности судьбы. Бывшие недруги вашего отца становятся отныне вашими лучшими друзьями.
Когда мы прощались с ней, ее изумительные глаза, излучавшие тоску, увлажнились.
Дорсьер проявил настойчивость и проводил нас до входной двери. Тонкими пальцами хирурга он сжимал наши руки. От высокомерного чванства, памятного мне по концлагерю, не осталось и следа. Совсем другой человек. Все его существо выражало глубокое волнение.
– Какое счастье, месье Бюрма, какое счастье! Она спасена! Как я признателен вам, что вы доставили ко мне эту раненую… Боже мой… Я должен был ее спасти… и я ее спас…
– Ну и ну! – усмехнулась Элен Шатлен, когда мы повернули за угол.– Этот господин Дорсьер весьма экзальтированная особа. Он влюблен?
– Нет.
Я взял ее за руку, и мы остановились.
– Нет,– повторил я.– Между прочим, эта история создаст мне хорошую рекламу. Я собираюсь вновь открыть агентство. Как вы смотрите на то, чтобы уйти от Лекту?
– Хоть завтра! – ответила она с искренней радостью.
– Тогда я расскажу вам все. И вы поймете, почему этот хирург так счастлив, что спас эту девушку. Сколько, по-вашему, смертей в этой истории?
– Две. Коломер и Гюстав, слуга… Ах! Еще Жалом. По-моему, все.
– Вы забыли о главном покойнике – Жорже Парри.
– А разве он умер не своей смертью?
– Нет. Не кто иной, как Дорсьер, впрыснул ему инъекцию собственного изготовления.
Элен не могла скрыть удивления и чуть не вскрикнула.
– Не кто иной, как хирург, изменил облик Парри,– продолжал я.– Сегодня ночью он во всем сознался. Он согласился на операцию, движимый тщеславием и научным интересом. Операция прошла блестяще. Однако Парри оказался ничуть не порядочнее своего доверенного лица – Монбризона. В благодарность он
