живой жизнею, то <она> поддерживает свое брюзжащее чувство уже мертвым изображением эпизодов спален любви; от этого <назначения> не спасаются и все натюрморты и портреты, ибо всё — и люди, и предметы — есть принадлежность той же развратной спальни, и вполне понятно, почему обрушивалась она, Интеллигенция, на футуризм, Кубизм и Супрематизм, ведь уж в этих Искусствах нет любви <ни> к Венере, ни к бокалам, ни к лунным пейзажам.
Машина, скорость, цвет. Мир не мяса, а железа, бетона, электричества, моторов, которые являют собой лицо свободного цветового бега.
Вот почему и художники старой Интеллигенции восстают против Нового Мира. Да потому, что старый Мир и его Интеллигентская Культура кончилась, она встретилась с новым железо-радио миром.
И в этом Новом Мире родились вместе с ним и его художники с таким черепом и таким зрением, которые охватывают весь бег и движение железного Мира.
И новая его Интеллигенция тоже железная, электрическая, бетонная и цветная, новая Интеллигенция создалась и родилась Машиной, под шум фабричных колес движений и музык<у> гудков. Машина была его матерью, которая вскормила его стальными стружками и бетонною пылью, которая слух его превратила в Радиовышку, который ловит говор стран Мира. Ее сын бежит, обутый 12-колесными паровозами, и купается в пучине морской подводной лодкой.
Железная Интеллигенция.
И если старая Интеллигенция пользовалась для своих удобств его <пролетария> телом, то лишь до той поры, пока он не окреп и <не> сбросил с своих железных плеч это<го> паразит<а> старого Мира.
Но Молодая Интеллигенция железного Мира еще только встала на ноги, и пока что вносит свои лохмотья в покои старой интеллигенции, занимает будуары, которые под <ее> ногами превратились в сараи, она пока <что> разнесла <по ним> сажу и пыль, <впустила> копоть фабрик в роскошные салоны и превратила паркетные полы в свинюшники, она надела ее каракулевые и шелковые платья и сейчас же вытерла нос о<б> изящные подолы, а все остальное убранство и мебель разломала и унесла в грязные палатки навозных торговых площадей.
Блестящие города и улицы покрылись грязью сугробов, садики и дворики домов превратились в мусорные ящики, а на Венере Милосской вешают сушить портянки.
И старая уплотненная Интеллигенция ворчит как теща и обвиняет новую Интеллигенцию в грязи. Но позвольте, Вы неправы. Та же в подвалах грязных жившая железная интеллигенция очищала города, она же делала шикарные блестящие ванны, шлифовала зеркала, оправляла <их> в тонко точеную слоновую кость, из красного, черного <дерева> и дуба фанеры делала кровати, нарезала капризные рисунки роскошны<х> паркет<ов>, строила дворцы, изготовляла для вас в изящных упаковках парфюмерию; она заботилась, чтобы лицо ваше было чисто, <ноги> обут<ы> в <туфли> изящны<х> фасон<ов> и чтобы тело ваше дышало свежим воздухом; <железная интеллигенция> поила вас молоком, <кормила> маслом, ветчиною, для вас ловила рыбу в морях и готовила балыки, закапывалась в глубокие недра земли, копала уголь, чтобы вам было тепло. И ткала шелка, чтобы тело ваше одеть.
И вот вы мне скажите, кто достиг Совершенства чистоты, кто держал в чистоте каждую вещь и не чисты ли выходили шелка и вся материя, и не душисты ли духи в хрустальных флаконах, и <не> шикарные <ли> автомобили подавались в парадному<?> И старая интеллигенция должна дивиться, как этот грязный рабочий ухищрялся ткать чистый шелк. И вот когда он вышел из грязи и оставил всю чистку, старая интеллигенция погибла в грязи.
Но теперь пролетария нет, он стал Железной Рабочей Интеллигенцией современности, и перед ним лежит умерший старый Мир; чужды ему все его формы, <они> ему ненавистны, ибо они не давали ему использовать жизнь в своих формах.
И сейчас, попутно устройств<у> его политической и экономической жизни, должна устанавливаться и жизнь Искусства; и последнее стало еще в предположениях, догадках, что и какое Искусство должна создать Железная Интеллигенция.
Большую заботу и предположения высказывают представители старой интеллигенции, сама же Железная Интеллигенция еще ничего не говорит, и это происходит потому, что еще время не пришло заняться устройством своих дворцов и жилищ; и когда наступит момент, когда потребуются дворцы для железной интеллигенции и когда сам дворец выйдет из самого существа и будет осознано существо, то тогда будут призваны те архитекторы и художники, которые дают форму ему. Все же Художники и архитекторы существ старой Интеллигенции должны уйти. Богини Венер<ы>, Зевсы, Марсы, Юпитеры, Локаны <так! Лаокооны?>, Давиды, Джиоконды должны убраться со всей своей челядью в края заморские.
В то время, когда десятки тысяч художников обслуживали мир мяса и кости, описывали в книгах, изваяниях и холстах любовные похождения, в самом сердце утонченного классика — Рима — вспыхнула Революция в искусстве, которая выставила на своем знамени «Футуризм», будущее. Что же группа восставших предлагала и какое она видела в будущем Искусство<?> Во-первых, новой красотой она признала скорость, движение, динамик<у>; <она> сказала, что трепет лучей электрического фонаря прекраснее всех венцов святых, что нужно изгнать из академического обихода женские окорока. Машина, завод, шумы, гудки, телефоны, бетон — вот ее элементы новой картины; долой все старые Культуры; и <итальянские футуристы> предложили всем ее старцам завалить рвы своим телом, чтобы прошла по ним молодая мудрость (см. маниф<есты> футур<истов>)41.
Следовательно, футуризм установил пейзаж железного мира, этого не скрыть, <да> он и не скры<вае>т того, что он отверг все старое, весь Мир кости и мяса сплошь, <вплоть> до механического размножения людей, и <вместо> улыбк<и> Джиоконды поставил вспышку электричес<ких> фонарей.
Но какой же пейзаж видит футуризм<?> Пейзаж футуриста обширен, и глаз футуриста охватывает все движения улицы, города, страны и всего Мира; изображение движения является не только движением <о>дной коляски или паровоза, а является динамическим движением общего, в котором вложена и выражена вселенская сила высшей динамической Мировой силы.
В нем нет иллюстрации движения улицы в Париже или в Токио с ее географическими национальными оттенками, трактованной в обычной перспективе. Изображение футуристического пейзажа является Мировым и может быть рассматриваемо и ощущаемо не эстетикой красоты того шаблона, которым до сих пор меряют произведения, — нет, футуризм может быть постигнут новым чувством, чувством техники, это может быть <названо> шестым чувством.
Сила движения форм элементов в технике повышает напряженность сознания, и оно охватывает тот великий динамизм, на котором основана Мудрость технического мира, <мира> как вселенного, так и нашего земного, но который незнаком старому художнику.
В этом есть, пожалуй, и существенное различие нового и старого Мира. Новая динамическая футуристическая картина [по-своему одинаково затрагивает, понимается всеми расами человечества] должна быть понята и осознана людьми фабрик, металлист<ами>, моторист<ами>, машинист<ами> и т. д., ибо это очень близко им. Футуризм открывает в каждом металле весь цвет и плотность материала, элемент динамики, так что, усвои<в> ее, мы можем достигнуть чрезвычайно сильных результатов в самой разработке достижения фактуры, а осознанность в чувстве динамического приводит к самой конструкции, которая дает наивысшее напряжение и представление скорости.
Мы с каждым днем стремимся к скорости и силе, и эта сила состоит из чувства динамики, и если чувство развивается в сторону осязаемости в себе динамической силы, тем сильнее будет представление движения.
Это будет достижение только части; необходимо еще достигнуть, развить в себе и чувство пространства. Прошлое Искусство передвигалось только по площади перспективного пути и в клинообразной дороге замыкало свои представления, ибо на линии горизонта сходились лучи его зрения, и представление находилось за забором; в этой небольшой дороге художник строил деревянные коляски, и все небольшое движение копошилось среди перспективных линий.
Но футуризм и здесь сделал усилие, синие куски цветного неба сломаны и перемещены в иной
