– Почему?
– Двадцать девятого в Париже состоится какое-то собрание, и все места на поезд до конца месяца забронированы. Тебе придется ждать.
Сара молчала.
– Извини, – расстроенно проговорил Джеймс. – Знаю, тебе будет совсем невесело сидеть здесь без дела, вспоминать Дворец Орхидей да слушать жалобы Беа.
– Ничего. Я потерплю. Уверена, что Бостон никуда не денется.
– И к тому же, боюсь, нас ждет плохая погода, – добавил Джеймс. – Поздней осенью здесь обычно все время идут дожди. Тебе придется постоянно сидеть дома.
– Ну что ж, займусь чтением, – беззаботно отозвалась Сара.
Джеймс тяжело опустился в одно из мягких кресел.
– К сожалению, свои каникулы на Востоке ты провела вовсе не так, как планировала.
– Да.
– И хочу сказать тебе, Сара, вот еще что. Я, конечно, сожалею, ведь это была моя «гениальная» идея – отправить тебя работать в гареме. Считаю себя ответственным за все, что с тобой случилось.
– Джеймс, я – взрослая женщина. Я сама принимала решение и сама должна расхлебывать последствия.
– Ты не жалеешь о случившемся?
– Нет. Разве можно жалеть о том, что полюбил кого-то. Из этого, правда, ничего не вышло, потому что мы оказались слишком разными, но, наверное, я буду любить Халида до самой смерти.
– Он так много для тебя значил?
– Да.
– В таком случае, как же ты могла от него уехать?
– Не знаю. Откуда-то взялись силы. Очень умный, он заставил меня верить в то, во что мне хотелось верить. Но когда ты приехал, я вдруг поняла, насколько все это было ненастоящим. Халид никогда не изменится, а оставаться с человеком, который считает меня вещью, я не могу.
– Ты боялась, что он тебя бросит? Так часто поступают с женщинами, для этого у восточных мужчин и существует гарем.
– Нет, этого я не боялась… почти. По-своему Халид был… мне очень предан.
– Тогда в чем же дело? Может, культурный разрыв был слишком велик? Например, Беа так и не смогла его преодолеть.
– Отчасти дело, наверное, в этом. В конце концов, именно культура сделала его таким, какой он есть.
В дверях появилась Беатрис.
– О, привет, Джеймс. Я не знала, что ты уже дома. Листак подаст обед через десять минут.
Сара с Джеймсом встали, чтобы пройти в столовую.
– Убирайся с моих глаз, пока я не приказал четвертовать тебя и подать янычарам в виде супа, – мрачно произнес Халид, глядя на Косем.
– Мне надо с тобой поговорить, – ответила его бабка, не обращая внимания на алебардщиков, готовых по малейшему знаку Халида выбросить ее вон.
– По-моему, ты уже сказала гораздо больше, чем требовалось.
Косем села рядом с ним и похлопала по руке.
– Еще не все потеряно, – проговорила она. Пробормотав себе что-то под нос, Халид отдернул руку.
Косем разглядывала его, качая головой. Щеки внука покрывала небритая три дня щетина, рубашка была расстегнута до пояса (две пуговицы вообще оторваны), глаза покраснели от бессонницы.
– Оставьте нас! – рявкнул Халид стражникам.
Те поспешно исчезли.
– Я знаю, где Сара, – сказала Косем.
– Я тоже знаю. Она в доме своего кузена в Константинополе. Я приказал людям Турхана постоянно наблюдать за домом. Но это не означает, что она собирается ко мне вернуться.
– Но я могу тебе помочь.
– Неужели?! Так же, как «помогла» Саре уехать с ее кузеном? Я тебя не понимаю, донме пашана. Ты, похоже, выживаешь из ума. До появления Сары в гареме ты ни о чем – ни о чем! – другом не говорила, кроме как о моей женитьбе и рождении для тебя наследника. А когда появилась идеальная возможность достичь этого – что ты сделала? Сообщила Джеймсу Вулкотту, где находится Сара, чтобы он смог приехать и забрать ее. Не знаю, почему я не предал тебя казни?
– Возможно, потому что ты был слишком занят мыслями о том, как заполучить Сару обратно, – чопорно отозвалась Косем. – Глава твоего монетного двора уже два дня ждет приема.
– Если ты попытаешься читать мне сейчас наставления, я брошу тебя в темницу, – отрезал Халид.
Косем ничего не ответила.
