тебе не доверяю. Никому я не доверяю и потому говорю: Иуда Искариот, знаете такого?» В ответ — всеобщее молчание.
Воздухоплаватели и кинооператоры разбили палатки в долине между Санта-Паломба и Альбано, неподалеку от Казале Аббручато. Так приходи посмотреть на них, сказала Розема, на этих безумцев, которые взлетают ввысь на шарах.
Воздухоплаватели и их шары, взмывшие ввысь, были видны еще издали, в небе они становились совсем крохотными, а потом и вообще исчезали. Кинооператоры с их кинокамерами тоже подымались и исчезали в небе вместе с воздухоплавателями. Везет им. Но что они собираются снимать, непонятно, сказала Розальма. В небе есть только воздух, а воздух снимать нельзя.
С неба можно снять Землю, сказал я, а с земли можно снимать воздух, иначе говоря — Небо во всем его величии. И вовсе незачем подниматься в небо, чтобы сфотографировать его. Во время лактации я иногда останавливался, чтобы поболтать. Когда молоко переставало течь, я закуривал сигарету и предлагал другую Розальме. А она отвечала: я не курю, чтобы молоко не ислортилось. Немного никотина не повредит, говорил я, кури, кури на здоровье. А молоко все не шло, и я пока что не одну сигарету выкурил.
Все новые воздухоплаватели и кинооператоры взлетают с земли. Куда они направляются и зачем? По- моему, они что-то задумали, сказал я, — но что? Этого я пока не знаю. А ждать придется долго. От чего это зависит? Некоторые события происходят сразу, других приходится ждать годы и годы. Я терпеливо жду, не мешайте мне ждать.
Если нужно, буду ждать целый век. Вижу, как вокруг меня меняется мир, рушатся дома и даже целые города, на их месте возводятся новые, люди тают, как лакричные карамельки. А я сижу и жду. Я никому не мешаю, сижу себе тихо и неподвижно, никто меня не замечает. Мимо проходят люди, все они куда-то спешат. Наверно, спешат спрятаться.
Не понимаю, на каком языке они говорят, что говорят. Все эти люди вокруг меня стали иностранцами, эти потомки. Но все-таки что они обсуждают? Они явно взволнованы. Происходит что-то серьезное, я слышу шум, вижу, что все убегают, прячутся под землю. Забираются в какие-то ямы и исчезают, точно муравьи. Шум нарастает, воздух становится все теплее. Но что происходит, откуда этот шум? Может, произошло то, что должно было произойти? Но что за загадочные события? Теперь я тоже, о господи, растворяюсь, как лакричная карамелька. Так помогите мне, я готов на все, но вы не имеете права бросить меня одного. Лучше уж я вместе с вами спрячусь под землю, хотя там мне не нравится.
ПОД ЗЕМЛЕЙ НЕВОЗМОЖНО ДЫШАТЬ.
Вон взлетела еще одна группа воздухоплавателей и кинооператоров. Везет им! Однако что они ищут там, в небе? Может, они взлетают ввысь, просто чтобы посмотреть оттуда вниз, а может, так, забавы ради. Я слышал, что
НЕБО — ОЧЕНЬ ЗАБАВНАЯ ШТУКА.
Не думаю, сказала Розанна, особенно когда висишь в воздухе и опереться не на что. И потом, заметь, речь идет о военных, а они и знать не знают, что такое забава. Иной раз, сказал я, забава включает в себя и скуку.
А может, добавил я, война вспыхнула? Не думаю, я бы об этом услышала. Так может, она началась сегодня утром, ведь ты, Розальма, читаешь газеты, слушаешь радио, смотришь телевизор, верно ведь? По телевидению я смотрю только «Музыкальную карусель» и фестивали песни, но если б началась война, не сомневайся, я бы услышала. В таком случае, сказал я, что там делают все эти воздухоплаватели и кинооператоры? Что они делают, сказать затрудняюсь, вижу, как они взлетают, а что делают — не энаю. Народ они странный и делами занимаются странными. Ну ладно, но эти странные дела в конце концов не понравятся Зодчему, сказал я, Владыке небесному.
Вот увидишь, они тайком, втихомолку готовят ужасную бойню. Теперь не времена войны в Ливии против бедуинов, когда войны велись с шумом и грохотом. Оставь в покое бедуинов, сказала Роза, оставь их там, где они живут, то есть в Ливии. И потом вдруг добавила: — Ты говоришь о Ливии, а ведь война против бедуинов была много лет назад. Верно, стоп, ты права, но тогда сколько же мне лет? Помолчи, тебе очень много лет.
Невероятно, сколько всяких вещей творится вокруг! Все эти воздухоплаватели и кинооператоры; не знаю, зачем я только трачу на них время? Ну, что вы там делаете наверху, сказал я, с вашими шарами? Да теперь над воздушными шарами даже куры смеются! Это такая древность, что куры — и те смеются. Десятикилометровая высота — сущие пустяки, ничто, ведь на такой высоте летит обычный рейсовый самолет, каждый день стартующий с аэродрома Фьюмичино, а те самолеты, что взмывают ввысь с военного аэродрома Пратика-ди-Маре, поднимаются куда выше. В тысяча девятьсот тридцать шестом году Стивенс и Андерсон достигли на воздушном шаре высоты в двадцать две тысячи шестьдесят шесть метров. Выше и вам не подняться. Время шаров прошло, малейшая неосторожность — и вы наткнетесь на радиотелевизионные антенны в Санта-Паломба.
Часовой смотрел на меня и молчал, ему не положено разговаривать на посту, но я видел, что он нервничает; он старался смотреть в другую сторону, чтобы не встретиться со мною взглядом. О Стивенсе и Андерсоне он и слыхом не слыхал.
Почему бы тебе не присесть? Выкурим по сигарете, сказал я, поболтаем вволю. Поговорим о чем душе угодно, часовой, ты мне будешь задавать вопросы, а я буду отвечать. Я дымил ему прямо в лицо, чтобы и ему захотелось курить. Потом показал ему пачку сигарет и сказал: садись, поговорим минуту-другую. Что они делают там, в небе, на высоте десяти тысяч метров? Что они надеются отыскать? Или, может, надеются что-то увидеть сверху? Ничего они не увидят. И когда они на небе, то
СМОТРЯТ ВВЕРХ
ИЛИ ВНИЗ?
Часовой не отвечал. Может, это новый метод наблюдений за земной корой? Ты что-нибудь об этом слышал, часовой, или ничего не знаешь? Были же такие разговоры. Ты и двух слов не сказал, часовой, но ведь уши-то у тебя есть! А может, тебе зашили рот? Кто они такие, эти воздухоплаватели? Часовой таращил на меня глаза, топал ногами и молчал. Ты сам откуда? — спросил я. Из Катании? Сицилии? А ты невелик ростом, часовой, самое большее — метр шестьдесят пять, у тебя черные волосы, ты либо сицилиец, либо сардинец. Ну может, и калабриец, обычно низкорослые часовые с черными волосами — южане, так-то вот.
Я выкурил сигарету и даже не заметил этого. Вынул из кармана пачку и снова закурил. Я много курю, сказал я, одну сигарету за другой. Но я это сказал так, просто к слову пришлось. Эти белые швейцарские сигареты с американским табаком очень приятны на вкус. Часовой, ты любишь белые швейцарские сигареты с американским табаком? А может, предпочитаешь алжирские с черным табаком? Послушай, мне ничего не стоит, если хочешь, слетать за пачкой «Житан». Сяду на велосипед и за пять минут обернусь.
Я дымил ему прямо в лицо, чтобы он почувствовал аромат табака. Так и не хочешь присесть и поболтать? — спросил я. Часовой топал ногами, ему, видно, приказано было молчать, он не разжимал губ. Раз ты молчишь, значит, ты кое-что знаешь, часовой.
Почему они все это проделывают тайком? Почему вы все делаете тайком? Я стал его оскорблять. Дурак набитый, сказал я. Он молчал. Ты полный невежда, смотри, сейчас я дам тебе пинка, и сделал вид, будто хочу дать ему пинка. Видно было, что часовой рассвирепел, но он не двинулся с места и продолжал молчать.
Воздухоплаватели и кинооператоры поднимались все выше. Сверкающие шары становились все меньше, потом и вовсе исчезли. А я вот крепко стою на земле, и голова моя на плечах держится крепко. Что ж, летайте, сказал я, все равно толку не будет. Теперь в стратосферу летают ракеты, вокруг Луны вращаются искусственные спутники, а вокруг Земли — космонавты. Что ж, поднимайтесь в небо на ваших
