— Ясновельможный пан гетман! Смилуйся! За что такие мучения?
— У меня нет никакого золота! Хоть убей — нету! Напрасно истязаешь…
— И у меня нету! Это злой наговор. Какой я богатей — одна слава осталась… Было когда-то, да все сплыло… Отпусти, пан гетман!
Юрась сердито топнул ногой.
— Молчать! — Глаза его горели, как угли, а лицо ещё больше побледнело — даже мороз не смог вызвать на нем румянец.
Пахолки привели от ворот трех женщин. Они опустились перед гетманом на колени.
— Смилуйся, батюшка!
— Не губи наших мужей!
— Будь доброй душой! Отпусти их с богом!
Юрась кивнул, чтобы они поднялись, а потом строго спросил:
— Выкуп принесли?
— Принесли, батюшка! Принесли! Все, что имели!
— Кладите сюда! — Он снял с ближайшего пахолка шапку и протянул перед собой.
Младен незаметно толкнул Ненко локтем: гляди, мол!
И вправду гетман сейчас походил на нищего, который просит милостыню, но сам он не замечал этого, а личная охрана неподвижно застыла позади него и ничем не проявляла своих чувств.
Одна из женщин достала из-за пазухи узелок, развязала его и, держа на левой ладони, правой рукой начала медленно, словно считая, хотя у неё и в мыслях этого не было, бросать в шапку монеты, перстни, серёжки. Закончив, скомкала платок в кулаке и сквозь слезы умоляюще посмотрела на Юрия.
— Фамилия! — коротко процедил он.
— Бондаренко, батюшка… Василь Бондаренко.
Гетман нагнулся над ямой, крикнул:
— Бондаренко, вылазь!
Из ямы показалась всклокоченная рыжая голова мужчины средних лет. В волосах, бороде и усах — остюки злаков, солома. В покрасневших глазах — страх и ненависть… Мужчина медленно перевалился через перекладину лестницы и упал в снег, не имея сил встать на ноги. Женщина с криком кинулась к нему.
— Забирай его, баба! — махнул кистью руки Юрась и повернулся к следующей. — Дальше!
Бондаренчиха подняла мужа и, кланяясь и всхлипывая, повела его к воротам.
Вторая женщина, старая, высокая и худая, неуклюже поклонилась гетману. Вынула из кармана вытертого дублёного кожуха, очевидно с мужниного плеча, бархатный кисет, высыпала на ладонь несколько золотых и серебряных монет. Посмотрела на них равнодушно, а потом протянула свою чёрную ладонь чуть ли не под нос гетману Юрась глянул на монеты, на женщину и поморщился.
— Мало!
Женщина не бросилась ему в ноги, не стала умолять и заламывать руки, не божилась, что это у неё все, что она смогла собрать у себя, у родных и знакомых, а продолжала неподвижно стоять перед ним, как давно высохшее дерево. Только тонкие бескровные губы судорожно кривились от горя и унижения, а из выцветших глаз скатились две скупые слезинки и, замёрзнув на лету, упали в притоптанный снег. Так и стояла она, нескладная, высохшая, точно мумия, будто вовсе не слыхала короткого и острого, как нож, слова. А её тонкая с узловатыми пальцами рука, вытянутая вперёд, мелко дрожала, подобно ветке вербы под порывами ветра.
Младен закусил губу, чтобы не сорваться и не наговорить чего не следует. Якуб тяжело вздохнул. А Ненко подумал, что в недалёком прошлом сам он был очень похож на этого бессердечного человека, был таким же жестоким к чужим, незнакомым ему людям, бесчувственным к их слезам и горю. Ему стало стыдно за себя, и он мысленно благодарил судьбу за то, что все это осталось позади.
Наконец гетман почувствовал двойственность своего положения и подставил шапку под дрожащую руку.
— Бросай!.. Как фамилия, тётка?
— Павло Голенко. — Женщина наклонила руку, и монеты, звякнув, упали в глубокую шапку.
— Голенко, вылезай!
Из ямы вылез худощавый парень Юрась удивлённо вытаращил на него глаза, потому что думал увидеть старика.
— Кто ж это? — повернулся к женщине.
— Сын.
— За молодого надо бы больше!
Женщина молчала.
— Ну, черт с тобой! Прочь отсюда! — закричал гетман на парня.
Тот схватил мать за руку и, едва переставляя длинные, тонкие ноги, заковылял к воротам.
Вперёд шагнула третья женщина. Это была красивая чернявая молодица лет тридцати пяти. Она смело смотрела на Юрася, будто перед нею стоял не гетман, а обыкновенный горожанин. Степенно и с достоинством поклонилась.
— С чем пришла? — Юрась окинул взглядом ладную фигуру женщины, её красивое лицо, на котором выделялись полные малиновые губы и выразительные чёрные глаза под тонкими бровями. На ней были хорошо пошитый кожушок и красные сапожки.
— Принесла выкуп за мужа, пан гетман. — Она пошарила в кармане, достала золотой перстень с крупным самоцветом, заигравшим на солнце всеми цветами радуги, и драгоценное ожерелье — нанизанные на шёлковую нитку янтарные бусины вперемежку с ослепительно белыми, голубоватого отлива жемчужинами.
Глаза Юрася заблестели от восхищения. Он сам протянул руку, схватил драгоценности, с минуту разглядывал их со всех сторон и потом осторожно опустил в шапку.
— Как фамилия?
— Семашко… Мирон Семашко.
— Что? — Юрась посмотрел на Многогрешного, который кивнул утвердительно. — Тот самый Семашко? Запорожский казак?
— Да, пан гетман, запорожец, — подтвердила женщина.
— Я не могу отпустить его.
— Почему?
— Он опасный преступник!
Женщина побледнела. В её глазах промелькнул страх. У неё начали подкашиваться ноги. Юрась поддержал её под руку, спросил:
— Как тебя зовут?
— Феодосией, — чуть слышно прошептала она.
— Ну, вот что, Феодосия, иди домой… Я прикажу справедливо разобраться в деле твоего мужа и, если он ни в чем не виноват, отпустить… Иди!
Женщина уже овладела собой, распрямилась, отвела руку гетмана.
— А… мои драгоценности?
— Они принадлежат казне!
— Как же так? Я верила…
— Выведите её за ворота! — приказал Юрась и отвернулся.
Пахолки повели женщину. Она не сопротивлялась, очевидно сражённая горем и несправедливостью. А гетман выгреб из шапки добычу и, запрятав её в карман, приказал всем узникам вылезать из ямы. Охая от боли, дрожа от холода, они медленно взбирались по лестнице вверх и становились в ряд, испуганно, как загнанные звери, поглядывая на гетмана и его свиту.
— Кто из вас Семашко? — спросил Юрась.
— Я. — Вперёд вышел среднего роста чернявый мужчина.
— Стань сюда, в сторону! С тобой поговорим потом.
Семашко отошёл, куда указали, а Юрась ткнул пальцем в грудь первого, кто подвернулся под руку:
— Как звать?
