Врач посмотрела на меня и спросила:
– Вы один у них?
– Есть еще сестра, а старший брат погиб. Родители очень переживают за меня…
– Что же вы раньше-то молчали! – с искренним сожалением сказала врач. – Начальник госпиталя мог бы дать вам двухнедельный отпуск!
Сначала я очень расстроился. А потом подумал: может, так и лучше. Отцу с матерью провожать меня снова на фронт будет куда тяжелее, чем тогда, в сорок первом…
До села, где жил танкист, мы добрались без происшествий. Вышли на какой-то станции, подсели в крестьянскую повозку и километров десять ехали полевой дорогой.
Отца у танкиста не было. Встретила мать. Она прямо обезумела от радости. В селе были одни женщины, глубокие старики, да несколько калек, вернувшихся с войны. Все взрослые мужчины находились в армии. Молодые парни и часть девушек были вывезены в Германию. Не село – сплошная кровоточащая рана… Мать танкиста не знала, чем нас накормить-напоить! Я впервые здесь попробовал свежие огурцы с медом! Здорово!
На нашу беду, у танкиста было полсела родственников. В первый день мы переходили из хаты в хату и в жаждой вспоминали то погибших, то угнанных в Германию. Отказаться от самогона, от души налитого в стакан до краев, было нельзя – обиделись бы. К вечеру мы едва доплелись до дома и улеглись прямо во дворе, под большой грушей, на подстилку, предусмотрительно подготовленную хозяйкой.
На второй вечер нас пригласили соседи. Долго сидели за угощением, вспоминая довоенную жизнь. Женщины рассказывали, как обманывали фашистских оккупантов при сдаче продуктов, как гитлеровцы панически убегали при наступлении наших войск. Когда стали расходиться, хозяйка предложила одному из нас оставаться ночевать у нее в доме. Голова моя раскалывалась от самогонки и долгих разговоров за столом. Хотелось одного: побыстрее лечь спать, и я согласился.
Как только ушли гости, хозяйка постелила мне постель в отдельной комнате. Пройдя туда, я снял одежду, потушил огонь и лег в кровать. Уже засыпая, услышал, как скрипнула дверь. В комнату вошла дочь хозяйки, разделась и молча легла рядом. От неожиданности я замер. В памяти всплыли рассказы танкиста о простоте отношений девчат и парней в их деревне: если парень понравился, говорил танкист, девушка может и в постель его пригласить, но это еще ничего не значит – полежат вместе, и только. Вспомнились взгляды девушки в мою сторону за столом.
В моей пьяной голове зароились мысли, что опять возвращаюсь на фронт и неизвестно, что со мной будет, что еще не знал женщин… Слышанные мною рассказы о случайных встречах и легких 'победах' тоже не прошли даром. Протянул руку и погладил девушку. Она не оттолкнула меня. Я стал смелее. Она молчала.
А мне уже стало ясно, что зря это затеял. Потеря крови при ранении, досрочная выписка из госпиталя и, возможно, самогон сделали свое дело… Может, сказалось и то, что, несмотря на многое, слышанное мной, сам я представлял любовь совсем иною и поэтому не только физически, но и психологически не был подготовлен к этой случайной ночи.
Позднее, когда уже был в дивизии, ко мне пришло письмо с нарисованным разноцветными карандашами цветком на конверте. Она предлагала переписываться. Я оставил письмо без ответа…
Утром капитан и я простились с танкистом, его матерью, односельчанами, пришедшими проводить нас, и ушли на станцию.
В Брест добрались вечером и постучали в первый попавшийся дом около вокзала. Хозяйка, узнав, что хотим переночевать, завела в небольшую комнату без мебели. Прежде чем попасть в нее, прошли через роскошно обставленную гостиную. Уходя, хозяйка спросила, не постелить ли нам чего на пол. Мы отказались – есть шинели.
Мы уже привыкли, что стоило зайти в любой дом в освобожденной от фашистов деревне, и нам всегда были рады. Если шло к ночи, старались уложить спать на лучшую постель. Обычно мы отнекивались; было привычнее спать на земле или на полу, да и одежда наша не отличалась чистотой. Угощали нас, чем могли, часто отдавая последнее. А тут…
Утром я получил в комендатуре сухой паек – сухари и селедку, сделал в санчасти перевязку и потопал к месту отдыха дивизии, которая располагалась километрах в двадцати от Бреста. Идти пришлось через лес, поражавший исполинскими деревьями. Не торопясь, прошагал километров пятнадцать-двадцать и попал в небольшое местечко, вблизи которого стояла дивизия. За ним снова начинался лес. Дойдя до него, понял: в комендатуре меня подвели. Да, дивизия стояла тут – это было видно по оставшимся шалашам, землянкам, следам машин и орудий. Но сейчас здесь никого уже не было.
Я не стал возвращаться на ночь в Брест. Когда до города оставалось километров пять, свернул с дороги в лес, нашел место посуше, нагреб листьев вместо постели, разложил на них шинель и лег спать.
Утром в комендатуре сказали, что надо ехать в Белосток. Опять выдали сухой паек. На сей раз – сухари и свиное сало. Я сел на открытую платформу товарняка, отправляющегося в Белосток. Поезд буквально тащился. Вместо обычных рельсов на пути лежали отрезки, положенные на половинки шпал. Немцы, отступая, пропахали путь специальным плугом, прицепленным к поезду, который переломал шпалы пополам. Потом рельсы подорвали во многих местах толом. Телеграфные столбы тоже свалили толовыми зарядами.
Со мной на платформе ехали две польки: мать и дочь. Мы разговорились, хотя не очень хорошо понимали друг друга. Я первый спросил, куда они направляются. Мать сказала, что собрались в деревню к родственникам, там сытнее. Потом разговор перешел на ее сына. Его совсем недавно взяли в армию, он попал в зенитные войска, учился в военной школе в каком-то тыловом городе России, где готовили зенитчиков. Обе они говорили с таким волнением, вспоминая, как молод, слаб и неопытен их бедный мальчик, что я невольно поинтересовался, сколько ему лет. 'Двадцать четыре!' – ответили мои попутчицы. Значит, старше меня на год. Но у меня за плечами уже были годы войны и два ранения, а тут – есть о чем волноваться! Я успокоил женщин, сказав, что пока их мальчик учится, война придет к концу. Разговаривать с ними меня больше не тянуло…
В Белостоке оказался поздно ночью, и то благодаря коменданту какой-то станции, который посадил меня в набитую мебелью грузовую машину. В кузове вместе со мной ехал пожилой поляк, работник местного мебельного предприятия. Он пригласил к себе переночевать в большой многоэтажный дом недалеко от вокзала. Ночью я проснулся от бомбежки. Прибежал поляк и сказал, что в подвале дома есть убежище, что надо укрываться там, и он идет туда. Мне очень не хотелось вылезать из мягкой теплой постели. Бомбили не так уж близко. Я поблагодарил его, сказал, что это не опасно, и продолжал спать.
Утром в комендатуре Белостока я узнал, что наша дивизия только вчера погрузилась в эшелоны и отправилась в Псков. Опять получил сухой паек салом и сухарями и пошел на вокзал, но уехать не сумел, хоть и пробыл там целый день. Поляка беспокоить не хотелось, он и так много сделал для меня. Неподалеку от вокзала постучал в первый попавшийся дом, где светились окна, да там и заночевал.
В Псков приехал часов в двенадцать ночи, идти в комендатуру было бессмысленно. Шел дождь, и я побрел в поисках хоть какого-нибудь укрытия. На поле, за разрушенным зданием вокзала, увидел свет. Подойдя поближе, разглядел вход в землянку. У печурки сидела женщина со спящей девочкой на руках. Я попросил разрешения войти, чтобы спрятаться от дождя. Сел к печурке и стал подтапливать. Женщина, прислонившись к стене землянки и не выпуская из рук девочку, заснула. Так втроем и скоротали мы эту ночь.
В комендатуре мне назвали место сосредоточения дивизии – латышскую деревню недалеко от озера Алуксне. Добираться туда можно было поездом, затем, если повезет,- попутной машиной. Надежнее всего – пешком. Пришлось выбирать последнее. Я заболел. Несколько дней шел пешком и почти ничего не ел.
На двадцатый день после выписки из госпиталя я, наконец, достиг цели своего 'путешествия' – хуторка из двух убогих домишек. Зашел в ближний. Мебели почти никакой. Хозяин – старый латыш – принес соломы. Я лег и заснул. Проснулся от света карманного фонарика, направленного в лицо.
– Да это же Борис! – услышал изумленный возглас Мартынова.
Так закончилась моя многодневная 'погоня' за дивизией. Все-таки я не только нашел ее, но и явился раньше всех на новое место сосредоточения! Однако общий баланс был не в мою пользу. Когда заканчивалось мое лечение в госпитале и начиналось 'путешествие', дивизия была на отдыхе. Ее вывели из
