– Ты что? – выразительно покрутил у виска Вест. – Ту-ту?
– Тогда почему опаздываешь? – сдвинул брови Дорожкин.
– А ты мне начальник? – усмехнулся Ромашкин. – Я, брат, по особому графику тружусь сегодня. Завтра ж день рождения у Лерки Перовой, надо все устроить по высшему разряду. Так вот, твой покорный слуга в числе главных распорядителей. Ты номер художественной самодеятельности приготовил или как?
– Приготовил, – пробурчал Дорожкин, – попробую превратиться в белочку. Как думаешь, много для этого надо выпить?
Ромашкин со злой усмешкой остался за спиной, а Дорожкин перешел через дорогу, посмотрел на «Дом быта», снова отгоняя мысль о чем-то важном, но забытом, и остановился. Он не знал, что ему делать и куда идти. Попытки добиться того, чтобы в его папке исчезли имена Улановой и Козловой, никак не совпадали с его желанием отыскать пропавших. Да он просто не знал, что делать дальше. Разве только закрутить какое-то колдовство, ведь имелись же у него волосы и Козловой, и Улановой. И эти неведомые два золотых волоска. Но как это «закрутить»? Расставить свечи и повторить то, что уже было? И бросить волоски в пламя, надеясь, что это приведет к успеху? Но так даже Фим Фимыч не ремонтирует свою электротехнику, наугад тыкая в схему паяльником. А если эта схема еще и живая?
Что же делать? Дорожкин поднял воротник куртки. Что из его планов было жестко привязано ко времени? Сегодня в пятнадцать ноль-ноль предстояла встреча с Марфой Шепелевой. Завтра (если он доживет до завтра) – в девять утра институт. Завтра же в восемь вечера отправляться в гости к странной девице Перовой Валерии, которая, как понял Дорожкин, обитала на пятом этаже кузьминской гостиницы, чье краснокирпичное здание находилось на Озерной улице ровно через дорогу от озера и смотрело тыльной стороной на тыльную сторону дома Дорожкина. Правда, в приглашении не был указан номер, в котором должно было состояться празднество, но Дорожкин подумал, что такую приметную девицу администрация гостиницы уж поможет ему отыскать, тем более что ее день рождения праздновался в Кузьминске чуть ли не как престольный праздник. А потом? Что будет потом?
Отчего-то именно теперь возле входа в «Дом быта», на покрытой редким ноябрьским снегом улице имени прошедшей где-то даже не в этом мире Октябрьской революции, младшему инспектору управления безопасности города Кузьминска казалось, что потом уже не будет ничего. Но если действительно завтра после восьми вечера все, что связано с этим странным городом (а может быть, даже и сам Дорожкин Евгений Константинович), должно будет завершиться, закончиться, оборваться, то отчего он стоит вот тут на тротуаре и тупо пялится на вывеску «Дома быта»? А что ему было делать еще? Чего бы он хотел? Ясности и простоты? Внятных объяснений, куда делась Маргарита, куда пропала Женя и каким образом смогла проникать в его ванную комнату Шепелева? Или он просто хотел увидеть Женю?
Дорожкин поднял лицо к серому небу, в котором не было cirrocumulus tractus. Снежинки кружились над его лицом, словно не падали с неба, а возникали из воздуха и истаивали на щеках.
– Дорожкин! – раздался истошный вопль Мещерского от входа в почту. – Тебя к телефону!
– Кто? – закричал в ответ Дорожкин и побежал, заскользил по тротуару к Мещерскому, который ежился в толстовке на ступенях почты. – Кто? Мама?
– Может, и мама, – буркнул, ныряя за дверь, Мещерский. И добавил уже внутри помещения: – Только не твоя. Девчонка какая-то. Слушай, когда ты все успеваешь?
– Привет, – раздался в трубке чуть напряженный голосок.
– Привет, – обрадовался Дорожкин. – Женя! Куда вы пропали?
– Я тут… – вместе с напряжением в ее голосе почувствовалась и усталость, – недалеко. Я прошу вас быть осторожнее. Хотя бы до завтрашнего дня. А завтра или послезавтра я вас найду. Мне нужно поговорить с вами. Нет, вы не отменяйте никаких планов, они не имеют значения, просто будьте осторожны. Мне нужно вам кое-что рассказать. Я сама вас найду. Только не ищите меня.
– Женя! – попытался предупредить девушку Дорожкин, но в трубке раздались гудки.
– Тезка? – понимающе пробурчал Мещерский и покосился на соседку, которая старательно рисовала на лице губы.
– Вроде того, – пробормотал Дорожкин.
Он только что поговорил с девушкой, но вместо прилива сил чувствовал изнеможение.
– Знаешь, – снова покосился на соседку Мещерский, – а может, ну его? Что мы можем изменить? Да и как можно менять то, чего ты не можешь даже понять? Это просто такая аномальная зона. Скважина. Физический шиворот-навыворот. Понимаешь, когда все ходят в одежде наизнанку, тот, кто одет правильно, он не только выделяется, не только чувствует себя идиотом, он им становится. А потом… знаешь, мне бы не хотелось и самому оказаться в той толпе. Помнишь, ночью?
– Помню. – Дорожкину было и жалко Мещерского, но и говорить с ним теперь не хотелось. – А как же Машкина спина?
– Да не знаю, – махнул рукой График. – А ты знаешь, как она эротично выглядит в мужской рубашке? Ну знаешь, конечно…
– Нет, – покачал головой Дорожкин. – Она меня не баловала. Пожалуй, я позвоню матушке.
Спустя полчаса после разговора с матерью Дорожкин сидел в кафе «Норд-вест», тянул из бокала томатный сок, грыз сухарики с чесноком, смотрел на гигантский термометр и думал о том, что надо было бы поспрашивать у той же Маргариты, какие еще есть ведуньи в Кузьминске, и если нельзя поворожить на поиск человека, то, может быть, есть ворожба на возвращение памяти? Очень бы хотелось прочистить голову если не до встречи с Марфой Шепелевой, то хотя бы до встречи с Женей Поповой. Ведь если даже Дорожкин в силу какой-то нелепой случайности действительно убил Владимира Шепелева, то не стоит ли ему срочно вспомнить и то, что теперь в своем туманном и неразборчивом беспамятстве казалось ему удивительно светлым? А ну как он и в самом деле встретится с Женей Поповой? Что он ей тогда скажет? Давай дружить, Женя Попова, но имей в виду, я тут ношу в пакетике два золотых волоска, и вообще я человек с непредсказуемым прошлым?
Минуты перекатывались, как камешки под напором набегающей волны, из минут складывались часы, а Дорожкин все сидел и продолжал смотреть на тающий в круговерти термометр, красный столбик на котором замер на минус трех.
– Что ты здесь делаешь, Дорожкин? – навис над ним Марк Содомский в двенадцать часов.
– Жду, когда мимо проплывет труп моего врага, – ответил Дорожкин.
– Зачем? – не понял Содомский.
– Вдруг он поплывет лицом вверх, – пожал плечами Дорожкин, – хоть буду знать, как его звали.
– Напрасно, – прищурился Содомский. – Если труп твоего врага плывет лицом вверх, он сам может тебя увидеть и выбраться на берег. Вдруг у него достаточно времени, чтобы разобраться с тобой, пока ты жив?
В час в кафе зашел Адольфыч. Он покосился на Дорожкина, сел у окна, пообедал, после чего прошел мимо его столика и с усмешкой скомандовал:
– Отомри, а то хозяйка кафе уже «скорую» думает вызывать. Знаешь, какое самое лучшее средство от несчастной любви? Хороший и здоровый секс без обязательств. Хочешь, познакомлю с Милочкой?
– Нет, – мотнул головой Дорожкин.
– Ну, – хмыкнул Адольфыч, – тогда ищи пропавших, вдруг кто из них тебе поможет в этом неблагодарном деле.
«Ищи между ними что-то общее», – вспомнил Дорожкин слова Маргариты. Обе пропали, но обе якобы живы. Кто еще пропал? Получается, что пропала и Женя. Для всех, кроме Дорожкина. Правда, на самом деле она не совсем пропала, она «тут недалеко», но о ней все забыли. Все, кроме Дорожкина. Значит, это было колдовство. Но на Дорожкина оно не действует. Выходит, что памяти Дорожкина на перекрестке Рязанского проспекта и улицы Паперника уж точно лишила не Женя, а кто-то другой? Кто тогда? Чьи золотые волоски в его пакетике? Как же все-таки вернуть память? Хоть головой стучись об стол.
– Выпьешь? – Ромашкин поставил перед Дорожкиным кружку пива.
Дорожкин посмотрел на часы. Было еще только два.
– Если хочешь напиться, надо напиться, – объяснил Ромашкин. – Я слышал, что в горах стреляют по вершинам, чтобы снежные лавины сошли, пока они маленькие. Или чтобы не сошли не вовремя. Считай это пиво выстрелом по твоей вершине.
Дорожкин вспомнил, как еще в начальной школе бегал на заснеженную деревенскую горку. Мешки из
