– Нет, – признался Дорожкин, посмотрев на Мещерского, хватающего ртом воздух, и потянул дверь на себя.
– Свет, – едва ли не на последнем издыхании просипел Мещерский.
Огромное помещение было ярко освещено. Лампы горели под потолком, на стенах, на журавлях монтажных вышек. Дорожкин даже удивился, что ни лучика не проникало наружу. Впрочем, окон в стенах не было. Всюду лежал толстый слой пыли, и на нем, покрытые такой же пылью, стояли какие-то контейнеры и бытовки. В центре здания возвышался стальной ангар с надписью «главный канал».
– Что ты видишь? – обернулся к Мещерскому Дорожкин. – Да открой ты свои чертовы глаза! Где кабель, если он вообще здесь?
– Ослеп, что ли? – просипел Мещерский.
Лицо его обвисло, покрылось сеточкой морщин, возраста словно прибыло лет на тридцать.
– Да вон же, – вытянул дрожащие пальцы График, – справа от ангара. Все там. И силовые, и все прочие.
Дорожкин сглотнул слюну. Действительно, правее ангара, прямо из пола корпуса, развороченного так, словно через асфальт пробивались побеги упорного, непобедимого растения, торчали кабели. Переплетая друг друга разноцветными пластиковыми плетями, они взметались на высоту нескольких метров и уходили в стену ангара. Точнее, нет, они выходили из нее, потому как стальная оболочка ангара была разодрана от удара изнутри. И куски асфальта рядом были не выломаны изнутри, а раздроблены и разбросаны ударом сверху.
– Однако, – закашлялся Урнов. – Интересное у них кабелепроходное оборудование.
– Что-то у меня есть серьезное подозрение, что я никакой не интернетчик, – прошептал Мещерский.
– Пошли, – сделал шаг Дорожкин и замер. Он словно ступил на тонкий лед. Нет, в ледяную кашу. Она захлестнула подошвы ботинок, промочила их насквозь и сковала стылым холодом пятки и пальцы. Дорожкин сделал еще шаг. Холод проглотил ступни. Следующий шаг облизал лодыжки.
– Может, за валенками вернемся? – недоуменно проворчал Урнов.
– Это не холод, – пошевелил пальцами ног Дорожкин и почувствовал, как ледяные стрелки побежали к сердцу. – Это страх. Ужас. Он разлит тут всюду.
– Насыпан, скорее, – разгладил усы Урнов. – Горкой. С каждым шагом все глубже проваливаешься.
– Ты как, График? – обернулся к Мещерскому Дорожкин.
Тот стоял бледный, с трясущимися щеками, в глазах толстяка появилась мрачная обреченность.
– Давайте уж быстрее, – только и слетело с толстых губ.
Ужас захлестнул с головой у самого ангара. Сомкнулся ледяным кольцом на макушке, и сразу стало легче. Нет, ужаса не стало меньше, но он проник всюду и стер недавнее ощущение остатка если не легкости, то простоты. Дорожкин взялся за ручку двери, на которой было набито красной краской через трафарет «Ответственный за противопожарную безопасность Неретин Г. Г.», и потянул ее на себя.
Ангар был освещен и изнутри. В его центре высилось огромное сооружение, напоминающее аэродинамическую трубу, но труба эта представала странным скелетом из обручей и переплетенных кабелей и шлангов. Она казалась недовершенным коконом металлической гусеницы, которая начала обматывать себя медью и алюминием, да, не сумев закончить работу, так и истлела без остатка. В воздухе стояло легкое гудение, а в самой сердцевине устройства пульсировала серая взвесь, из которой, слагаясь из тысяч и тысяч корешков, вырастали кабели, которые и пробили стену ангара, чтобы зарыться в землю и питать город электричеством, связью и развлечениями типа радио и телевидения.
– Ну и пакость, – сплюнул Урнов.
– Смотри, – тронул Дорожкина за плечо Мещерский.
То, что не привлекло внимания в первые мгновения, теперь бросалось в глаза. Столы, кульманы, какие-то стулья и приборы были не только разбросаны по всей площади ангара, но разбиты и раскурочены. Но самым страшным было не это. Стены ангара, в некоторых местах помятые и выдавленные наружу, были вымазаны чем-то, напоминающим кровь. Вдобавок ко всему кое-где среди хаоса белели кости и высохшие куски плоти.
– Может, это инопланетяне какие-нибудь? – спросил, пытаясь попасть спичкой по коробку, Урнов. – Зараза инопланетная? А мы все вроде как ее корм?
– Это мы инопланетяне, – икнул Мещерский. – Мы ж из нее энергию сосем? Ты куда, Дорожкин?
– Посмотрю, – прошептал Дорожкин, – оставайтесь здесь.
Он сам не смог бы объяснить, зачем он пошел вперед. Просто где-то в глубине ожила мысль, что если он теперь не пойдет вперед, то однажды ему придется повторить весь этот путь еще раз: через помойку, заброшенные тепличные корпуса, отстойник, вонючие тяжелые валенки и лохмотья резины на лице, – и эта неоформленная еще мысль сама стала переставлять его ноги и двигать туда, к мглистой паутине из корешков. Дорожкин поднялся по стальным ступеням к основанию сооружения и медленно пошел вперед. Не доходя до заполненного клубящейся взвесью объема десяти шагов, он остановился. Волосы на его руках и на голове наэлектризованно встопорщились. По изогнувшемуся над головой обручу, ветвясь, пробежал электрический разряд.
Дорожкин отступил на шаг, вытащил пистолет, прицелился и выстрелил в то место, где, сплетаясь из бледных сосудов, кабель становился кабелем. Пуля пробила отверстие в пластиковой оболочке, выбив из- под нее сгусток какой-то жидкости или лохмотья изоляции, но уже в следующее мгновение корешки шевельнулись, задрожали, поползли и зарастили повреждение. Дорожкин перевел пистолет в самую гущу сплетений, в наполненный взвесью объем, и снова нажал на спусковой крючок. Он еще успел заметить, что пуля прошла насквозь, потому что грохот выстрела отозвался звоном осыпавшейся лампы, которая бледным пятном сияла на противоположной стене ангара, но уже в следующее мгновение тяжелый удар обрушился на него, и все погасло.
Пришел в себя Дорожкин уже почти у главных ворот. Его тащили на плечах, волочили расслабленными ногами по асфальту, а навстречу, в полумраке, двигались все те же согбенные фигуры с тачками и носилками, наполненными распиленными на пилораме досками.
– Очнулся, вот и славненько, – пробурчал с облегчением Урнов. – Я ж говорил, что он очнется. Живучий инспектор. Теперь давай сам ножками, сам. Ну отбросило, приложило о стену, а кто тебя просил в силовую установку стрелять? Нет, ну я бы понял – заминировать и отойти. Знаешь анекдот, как одна обезьяна пилила атомную бомбу…
– Где пистолет? – встал на ноги Дорожкин. На языке скопилась какая-то горечь, все тело ломило. Не от удара, а от знакомого с юности ощущения ломоты, которая бывает на следующий день после тяжелой работы. Особенно когда идешь с бригадой крепких мужиков по убранному картофельному полю и забрасываешь через борт тракторной телеги огромные кубинские мешки, набитые картошкой.
– На месте твой пистолет, – пробормотал Мещерский. – В кобуре. Минус два патрона и твои мозги. Ты думаешь, тебя молнией шибануло? Как бы не так. Вот эти самые корни сплелись во что-то типа огромного кулака и приложили тебя со всей дури. Еще легко отделался. Но без сотрясения мозга, думаю, не обойдешься.
– Что скажешь? – спросил Дорожкин.
– Бежать отсюда надо, – прошептал Мещерский. – Но не сегодня. Сейчас ко мне домой, отсыпаться. Тут рядом.
– Тихо, – приложил палец к губам Урнов. – Выходим через главные ворота. Сейчас они открыты, там колхознички с пилорамы, как всегда, дровишки доставили. А эти их, значит, таскают в складской цех и жгут там. Зачем – не знаю, спрашивали уже. Не разбегаются, потому что там у выхода охрана. Но она натаскана только на колхозничков. Зайти мимо нее в промзону нельзя, а выйти – сколько угодно. Главное, ни звука!
Все стало ясно, едва Дорожкин вслед за Урновым и Мещерским миновал приоткрытую створку ворот. Чуть-чуть дальше, за кучей пиленых досок, возле которых возились колхознички, у закутанных в брезент автоматов газированной воды лежали сфинксы из института. Они по-прежнему казались каменными, только их головы поворачивались и в каменных ртах подрагивали каменные языки. Выдохнуть Дорожкину удалось только тогда, когда чудовища стали неразличимы во мраке.
– Ну что? – спросил Урнов. – А мне понравилось. Инспектор, а давай ты себе оставишь ту резину? Ну
