дома за нею согнулся от острой боли. Схватился за сердце, опустился на ступени почты, закрыл глаза, отдышался, встал и медленно-медленно двинулся обратно. Зашел под тонкие липы на стрелке двух улиц и именно там понял главное. Они совпали. То колючее-больное и светлое произошло с ним в одном и том же месте и в один и тот же миг. Он не знал, что из произошедшего дольше длилось и не было ли и то и другое одним и тем же событием. Он не знал, чему и кому обязан таинственным совпадением, но ясно ощутил – нечто, непонятным образом стершееся из его памяти, пришло к нему именно здесь и именно после его весенней долгой пешей прогулки. Впрочем, ему тут же вспомнилось, что прогуливался он этим маршрутом не раз. Но зачем?
Тогда он обнюхал там все. Осмотрел стены почты, ближайшего ларька и пары домов. Уже в сумерках потоптался по осенней траве и даже зачем-то переворошил ее пальцами. Пытался даже забраться на каждое из деревьев. Только что в урнах не ковырялся. Спускался в подземный переход. В темноте побрел к своей квартире. Дверь открыл какой-то заспанный южанин. Он не сразу понял, чего от него хочет бывший обитатель снятой им жилплощади, но, когда Дорожкин зашелестел купюрами, отказался от понимания в пользу денег. Дорожкин вошел в квартиру, поморщился от успевшего пропитать его бывшее жилище запаха каких-то пряностей и пота, разуваться не стал, прошел в комнату и сел в кресло. На разложенном диване, накрывшись байковым одеялом, спала какая-то девчонка. Она открыла глаза, но не удивилась, а стала смотреть на Дорожкина как на старого знакомого. Волосы у нее были черные.
– Зоя, – послышался голос южанина из кухни, – не вставай. Это бывший жилец. Он просил десять минут посмотреть. Деньги заплатил. Сейчас уйдет.
– Я и не встаю, – похмельным голосом прохрипела девчонка и спросила Дорожкина: – Курить есть?
Он помотал головой, оглянулся. От его обстановки не осталось ничего. Нет, шкаф, диван, шифоньер, кресла, стол – все осталось на месте, даже занавески на окнах не поменялись, но все стало чужим. Вот на этом диване он и лежал, когда пришел или когда его принесли домой после колючего и больного. Сам, конечно, пришел. Кто бы его сюда принес? Кто знал этот адрес на окраине суматошной Москвы? Но один ли? Он лежал на диване, а тот, кто его привел, может быть даже именно источник светлого, сидел… Сидел как раз в этом кресле. Сидел и чинил его разодранную куртку. Или чинил самого Дорожкина, почему бы и нет? Или сначала сделал одно, потом другое. «Сделала, зачинила, привела», – поправился Дорожкин, вспомнив волос. Обернулся, завозился, встал, снял с кресла наброшенный новым жильцом плед и принялся ощупывать обивку, осматривать каждый ее сантиметр, пока у болта, которым крепился к изогнутой спинке ободранный подлокотник, не обнаружил то, что искал. Золотистый волос. Поднял его, посмотрел на свет, вытащил из кармана пакетик и отправил к его собрату.
– Ты дурак? – спросила девчонка.
– Несомненно, – ответил Дорожкин и двинулся к выходу. Южанин, с которым он столкнулся в коридоре, видно, прочитал что-то на лице у Дорожкина, потому что побледнел и натужно прошептал:
– Ты что, земляк? Я не просто так. Я жениться хочу.
Дорожкин успел в Выхино на последний автобус до Рязани. Приехал туда глубокой ночью, взял такси до родной деревни и порядком напугал мать, постучав в ее окно уже за полночь. Принял на лицо ее слезы и поцелуи, поужинал, лег спать, а с утра взялся за неотложные дела, которые делаются ни шатко ни валко, но которых в любой деревенской избе всегда в достатке, и чем богаче изба, тем их больше.
Двенадцатого октября, во вторник, он сел все на тот же автобус, добрался до Москвы, проехался на метро, позвонил Адольфычу и уже через пару часов увидел на вокзале Волоколамска «вольво» и фигуру Павлика возле него.
– С возвращением? – выставил на стойку стаканчики Фим Фимыч.
– С ним самым, – согласился Дорожкин, прислушиваясь к самому себе, есть ли в нем ощущение, что он вернулся домой или нет…
Он еще думал, что будет привыкать и врастать, но уже на следующий день у него зазудели пальцы, он открыл папку, получил какое-то немудрящее задание, а там уж понеслось, и думать стало некогда. И вот прошел месяц…
Дорожкин ссыпал обратно в футляр маковые коробочки и пакетик с волосами и вдруг подумал, что поиски Козловой надо начинать с установления того, кто был его предшественником. И если он, Дорожкин, не сможет установить этот не слишком уж сложный факт, то грош ему цена как Пинкертону, Шерлоку Холмсу и мисс Марпл вместе взятым или даже их сотой части.
Глава 2
Краснодеревщик и Еж
Дорожкин не был суеверным, но, когда оказался в Кузьминске, обнаружил, что суеверие может быть такой же частью жизни, как распорядок дня, необходимость вовремя наполнить желудок и опорожнить кишечник, необходимость движения и отдыха, сна и секса. С сексом у Дорожкина пока не складывалось, отчасти выручал бассейн, в котором он теперь ежедневно отмерял по нескольку километров кролем, но суеверие проникало во все. Причем это не зависело от желаний и предпочтений самого Дорожкина, когда суеверными были все вокруг, с этим приходилось считаться и людям практического, и трезвого склада ума. Именно об этом Дорожкин подумал, когда не обнаружил с утра на месте Фим Фимыча. Нет, он, конечно, отлучался временами от своей стойки, но тринадцатого числа его не могло быть по определению. Дорожкин даже предположил, что если тринадцатое число совпадет с пятницей, а такая беда должна была случиться в мае следующего года, Фим Фимыч не только исчезнет сам, но и утащит в укромный уголок свою стойку. Впрочем, с отсутствием Фим Фимыча мириться еще можно было, неудобным оказалось другое: как заранее предупреждал Дорожкина Ромашкин, тринадцатого числа не работало большинство лавочек, магазинчиков и мастерских, а те, что работали, неминуемо должны были попытаться выкинуть какой-нибудь фортель – или гадостью какой обрызгать, или обвесить, или вовсе продать не то, что ты собирался у них купить. Ромашкин даже пивом запасся заранее, чтобы не искушать судьбу. Дорожкин только покачал головой, но возможные затруднения в работе учел. Впрочем, прачечная, которая располагалась в середине проезда Конармии, была открыта, но грязное белье не принимала, а только выдавала чистое.
– Почему? – спросил Дорожкин черноглазую приемщицу Оленьку, пытаясь вникнуть в тонкости обхождения с календарными датами.
– Тринадцатого всякую пакость могут принести, – подобрала губки приемщица, приглаживая и так гладко зачесанные в пучок волосы, – а за чистым сегодня все равно никто не придет.
– Почему? – удивился Дорожкин.
– Потому что боятся, что мы вместо чистого белья выдадим какую-нибудь пакость, – прищурилась на непонятливого инспектора приемщица. – Вот скажите, могли вы прийти к нам в какой-нибудь другой день?
– Мог бы, – уверенно сказал Дорожкин.
– Нет, – улыбнулась приемщица. – Только тринадцатого. Ведь от вас никакой пользы, одна забота.
– Ну так я сдавать вам ничего не собираюсь, – успокоил женщину Дорожкин. – Я как раз пришел получать. И мне все равно, какой день на календаре.
– И что же вы хотите получить? – Приемщица с подозрением наклонила голову, потом выпрямилась и окинула взглядом полки с тщательно выстиранным, выглаженным и упакованным в пакеты постельным бельем. – Вы же мне ничего не сдавали? Я всех клиентов в лицо знаю.
– Информацию, – четко и раздельно произнес Дорожкин и достал из кармана блокнот. – Информацию о девушке по имени Алена Козлова. Она работала в прачечной, но пропала. Примерно в апреле месяце. С тех пор ее никто не видел.
– Точно никто? – сдвинула брови приемщица.
– Ну никто из тех, кто заинтересован в ее нахождении, – уточнил Дорожкин. – Из тех, кто мог бы подсказать, где ее искать.
– Чудак вы, инспектор, – усмехнулась приемщица, оперлась на локти и подмигнула Дорожкину. – Как же я могу дать вам информацию, если Аленку никто не видел? Если никто не видел, значит, и информации никакой нет. И вообще, вы бы были поосторожнее. В прошлый раз это плохо кончилось.
– Для Алены? – поинтересовался Дорожкин.
– Не поймаете, – с хохотком погрозила Дорожкину пальцем женщина и игриво поправила грудь. – Для инспектора. Вот уж не могу припомнить, как его звали, но тоже приходил. И как раз с тем же вопросом. Высокий такой, на голову вас выше, сильный, красивый и очень, очень, очень страшный. В глазах у него
